Бахман Гобади – иранский курд, снимающий кино о жизни иранского Курдистана. Такая тема изначально чревата конфликтами с властями. Гобади чуть было не осудили за сепаратизм и как американского шпиона, – его жена гражданка США иранского происхождения. В итоге режиссер был вынужден уехать из Ирана. В интервью Евроньюс он рассказал о своих впечатлениях о жизни и работе в изгнании.
Вольфганг Шпиндлер, Евроньюс:
Давайте поговорим о вашем последнем фильме. Это первая лента, снятая вами после того, как вы покинули Иран. Каково это было впервые работать заграницей? Вы чувствовали себя потерянным из-за иной языковой среды или же наоборот вам было легко?
Бахман Гобади, кинорежиссер:
Прежде всего я должен сказать, что я не уезжал из Ирана. Меня вынудили уехать из моей страны. И, конечно, очень тяжело снимать в стране, где ты не знаешь ни местного языка, ни местной культуры. И в итоге этот фильм отражает все мои переживания с момента выезда из Ирана. Иначе говоря, мой последний фильм очень личный с точки зрения артистической.
Вольфганг Шпиндлер, Евроньюс:
Во время Каннского фестиваля я брал интервью с вашим коллегой Асгаром Фархади. Он считает, что проблема иранского кинематографа не только в цензуре и каких-то ограничениях со стороны властей или правящих сил. В значительной степени это внутрення цензура кинематографистов, и сами они порой этого не осознают. Что вы об этом думаете?
Бахман Гобади, кинорежиссер:
Я всегда говорю, что наш внутренний цензор ужаснее любого государственного. К тому же он включается автоматически. Но все-таки это не вы сами угнетаете себя, но жизнь под постоянным давлением режима вынуждает вас прибегать к самоцензуре. Ты словно чувствуешь себя приговоренным к смертной казни. При этом тебя не убивают, но обращаются с тобой уже так, словно вот-вот это произойдет. Сегодня весь Иран похож на такого смертника: приговор ему уже вынесен, но пуля еще не пробила его сердце. Хотя эта страна уже тяжело ранена и нуждается в нашей помощи, чтобы снова подняться на ноги.
Вольфганг Шпиндлер, Евроньюс:
Когда вы уехали из страны, было ли такое чувство, что наконец-то словно камень свалился с сердца?
Бахман Гобади, кинорежиссер:
Да. Знаете, с давних пор, где-то 3-4 года, я чувствовал словно какая-то невидимая рука пытается задушить меня, удавить. И этот фильм помог мне избавиться от этих ощущений. Теперь мне дышится гораздо легче.
Вольфганг Шпиндлер, Евроньюс:
Вы как-то сказали, что ненавидите кино, но тем не менее стали профессионально снимать. Что же для вас значит, быть режиссером? В чем вы видите свое призвание? Что дает вам силы? Что побуждает идти вперед?
Бахман Гобади, кинорежиссер:
В точности я и сам не знаю. Но во мне живет какая-то энергия с самого детства. Возможно, она и кроется в моих детских воспоминаниях. И они порой будто взрываются во мне и дают возможность сделать еще один фильм. Есть также энергия, которая берет начало в моей цивилизации, в моей стране, в истории курдского народа и в тех бедах, которые случались с ним на протяжении столетий; опасность, которая стала доминирующей силой в этом регионе мира, – все это побуждает меня снимать фильмы. То, что я никогда не был влюблен в кино, – это правда. И даже я его ненавидел большую часть жизни. Потому что ситуация была очень трудной, условия для работы были невыносимыми. В Иране я мог нормально снимать лишь однажды. Я не могу вспомнить, что бы я спокойно сидел на стуле и командовал «мотор». У меня и стула-то никакого не было.
Вольфганг Шпиндлер, Евроньюс:
Да, но кино очень важное средство повествования. Так вы можете нарисовать потрет вашей страны. Это окно в мир, позволяющее увидеть, что проиходит в Иране. Поэтому очень важно смотреть, производить и снимать такие фильмы?
Бахман Гобади, кинорежиссер:
Я знаю это. И именно поэтому продолжаю свою работу. Кино и камера могут повлиять на ситуацию порой ни чуть не меньше, чем оружие. Но оружие меня не интересует, потому что сейчас у меня есть другое оружие. И я пытаюсь использовать его для защиты своей страны. Я также рассказываю историю Ирана и его граждан, оказавшихся заграницей. Потому что в самом Иране даже чтобы просто размышлять о каких-то вопросах, тебе требуется разрешение. Они хотят знать, какие новые кинопроекты ты планируешь, что хочешь всем этим сказать, каким будет сюжет. Когда сценарий готов, они заставляют тебя ждать месяцами и годами, чтобы его разрешить. В конце концов ты начинаешь снимать, но все время думаешь о том, что во время съемок где угодно могут оказаться следящие за тобой агенты спецслужб. Потом когда фильм закончен, ты должен получить разрешение на его прокат. Затем ты просишь разрешения, чтобы отправить фильм на международный фестиваль. И все это сопровождается постоянными страхом и паникой. Чувством совершенного удушья. В то время как другой кинематографист получал бы просто удовольствие от работы.
Вольфганг Шпиндлер, Евроньюс:
Мы все знаем о произошедшей арабской весне, которая кардинальным образом перевернула ситуацию в странах арабского мира. Но «персидской весны» не произошло. Хотя некоторое повышение политической температуры пару лет назад чувствовалось и в этой стране. Есть ли надежда, что Иран изменится?
Бахман Гобади, кинорежиссер:
Я верю, что «персидская весна», или лучше сказать, «иранская весна», потому что Иран — это не только персы, они составляют лишь малую часть населения страны; Иран — это и курды, и белуджи, и арабы, и азербайджанцы, и луры. Так вот, я считаю, что «иранская весна» может оказаться более впечатляющей и мощной, чем события 2009 года, когда была попытка народного восстания против правительства. Но у меня было впечатление, что и внутри страны и вне ее кто-то хотел остановить и задушить это движение. Потому что никто не пришел этим людям на помощь. И я верю, что «весна» иранская, курдская, белуджистанская скоро начнется. И еще до того, как придет эта весна, я надеюсь сам правящий режим поймет необходимость пойти на уступки и дать права жителям страны, всем иранцам, всем этническим группам.