ГРАММАТИЧЕСКИЕ КАТЕГОРИИ СУЩЕСТВИТЕЛЬНОГО И ОСНОВЫ ИНДОЕВРОПЕЙСКОГО ПРАЯЗЫКА В КУРДСКУОМ.pdf

Aziz Mamoyan

После историко-лингвистического экскурса и исследования материалов курдского языка на основе сравнительно-исторического метода автор дает всесторонний анализ особенностей форм, выражающих грамматические категории рода и числа существительного, и делает научные выводы на основе результатов научных исследовании. Здесь же дается характеристика определенных артиклей курдского языка и их форм в различных текстовых ситуациях. В процессе изучения определенных артиклей исследователь обращает внимание на то, что в курдском языке существует и другая частица ('î'), по своему характеру, функциям и роли в словосочетаниях во многом похожая на определенные артикли. В результате проведения разностороннего лингвистического исследования автор приходит к выводу, что данная частица является архаизмом артикля среднего рода в древнекурдском языке. Разносторонний разбор курдского материла в контексте историко-сравнительного исследования индоевропейских языков, дает автору основания, выдвинуть научную гипотезу о том, что древние формы определенных артиклей сохранились в современном курдском языке в виде архаизмов. По форме и лексическому значению частицы идентичны или близки определенным артиклям ряда других индоевропейских языков – французского, итальянского, испанского, португальского и тирахи. Общегипотетическое предположение о происхождении этих артиклей и их предполагаемых аналогий в других индоевропейских языках, а также разносторонние исследования в этой области имели большое значение. Автор выдвинул научно обоснованные предположения, касающиеся аналогий сегодняшних форм определенных артиклей (yê, ya, yên/yêd) курдского языка с русским (с незначительными фонетическими изменениями). В русском языке эти артикли прошли такой непростой путь исторического развития, что достаточно сложно сразу осознать суть этих изменений. Методику, принятую для определения истинного лексического значения вышеупомянутых слов-частиц курдского языка, автор использует при исследовании русского материала, раскрывая все сходство систем обоих языков… Дополнительным материалом для научных размышлений является список курдско-русских аналогий. В заключение автор книги пишет: «Говорят, что Междуречье (Месопотамия) является колыбелью образования индоевропейских народов и индоевропейской цивилизации. Сегодня курды и Курдистан, существование курдского языка, национальной культуры и сохранение начальных основ (субстрат) индоевропейского праязыка в курдском языке свидетельствуют об этом. Несмотря на то, что индоевропейские народы рассеялись по всему свету, во многих общих основах и ценностях, которые они с собой везли, произошли существенные изменения, но на их исторической родине сохранилось много следов общеиндоевропейских начальных основ. И все следы этих основ надо искать среди курдов в Курдистане. А это в области общей индоевропеистики само по себе является важной научной основой для серьезного исследования».

A. Mamoyan T’AYBETMENDÎYÊN R’ÊZIMANÎ YÊN NAVDÊR Û BINGEHÊN DESTPÊKÎ YÊN MAK-ZIMANÊ HINDEWROPÎ DI K’URDÎDA S.-PÊTÊRBÛRG A. Mamoyan GRAMMATICAL CATEGORIES OF A NOUN AND THE INDO-EUROPEAN SUBSTRATUM IN THE KURDISH LANGUAGE St. PETERSBURG 2007 САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ А. Д. МАМОЯН ГРАММАТИЧЕСКИЕ КАТЕГОРИИ СУЩЕСТВИТЕЛЬНОГО И ОСНОВЫ ИНДОЕВРОПЕЙСКОГО ПРАЯЗЫКА В КУРДСКОМ Историко-сопоставительное исследование в общеиндоевропейском контексте ИЗДАТЕЛЬСТВО С.-ПЕТЕРБУРГСКОГО УНИВЕРСИТЕТА 2007 ББК 81.2-2 М22 Р е ц е н з е н т ы: акад. Академии наук РАН И. М. Стеблин-Каменский (С.-Петерб. гос. ун-т), д-р филол. наук проф. О. Дж. Джалилов (С.-Петерб. филиал Ин-та востоковедения РАН) Печатается по постановлению Редакционно-издательского совета Восточного факультета С.-Петербургского государственного университета М22 Мамоян А. Д. Грамматические категории существительного и основы индоевропейского праязыка в курдском: Историко-сопоставительное исследование в общеиндоевропейском контексте. — СПб.: Изд-во С.-Петерб. унта, 2007. — 175 с. ISBN 978-5-288-04464-9 В книге рассмотрены некоторые аспекты грамматических особенностей существительных, определенных артиклей, а также вопросы общеиндоевропейского субстрата в курдском языке и сопутствующие положения по этой теме. Автор следует своему собственному пониманию языка, отличному от общепринятого, потому и постулаты, выдвинутые автором, могут вызвать дискуссию. Книга рассчитана на лингвистов-иранистов. ББК 81.2-2 ISBN 978-5-288-04464-9 c А. Д. Мамоян, 2007 c Издательство С.-Петербургского университета, 2007 ВВЕДЕНИЕ И все началось с чужеродного «изафетного показателя». . . К настоящему времени накоплено достаточное количество литературы по курдскому языку: изданы завершенные грамматики, монографии, словари и научные статьи. И почти каждый автор этих научных трудов по тому или иному поводу обратил внимание на вопрос «изафета» и «изафетных словосочетаний» в курдском языке. А подавляющее большинство авторов (Ю. Ю. Авалиани, К. К. Курдоев, Ч. Х. Бакаев, И. И. Цукерман, К. Р. Эйюуби, Р. Л. Цаболов и др.) в своих исследованиях рассмотрели «изафет» курдского языка, уделяя особое внимание формам его выражения. Как известно, в иранских языках, в отличие от других индоевропейских языков, в атрибутивных словосочетаниях определяемое слово препозитивно, т. е. стоит впереди определения. При этом оно сопровождается своеобразными частицами, которые в научной литературе принято называть «изафетными показателями», или «изафетами». Эти атрибутивные словосочетания называются «изафетными словосочетаниями». В научной литературе «изафет» в курдском языке (как и в других иранских языках, в которых он «существует») характеризуется как флективная частица, выражающая связи между определением и определяемым. Вместе с тем «изафет» даже идентифицируется с родительным падежом. Были отмечены также грамматические особенности «изафета» в курдском языке, где он выражает род и число существительного. 5 Известно также, что в атрибутивных словосочетаниях индоевропейских языков, какую бы очередность членов они ни имели, определение ставится в родительном (косвенном) падеже. Именно родительный (косвенный) падеж и стал выразителем родительно-притяжательных или определительных отношений. Научно доказанная истина — та, что во всех индоевропейских языках определяемое ставится в именительном падеже. Но, как было отмечено выше, в иранских языках родительные — определительные отношения выражаются посредством «изафетных показателей». Если это было сказано в отношении тех иранских языков (персидский, таджикский, дари — фарси), в которых нет никакой частицы, выражающей родительный падеж, в какой-то степени было бы понятно, так как в этих языках родительный падеж морфологически не оформлен. И фактически единственная «флексия», которая существует между определением и определяемым, — это «изафетный показатель». А в курдском языке существует косвенный падеж, который играет роль родительного падежа, и определение выступает в косвенном падеже (possessiver Genitiv) и выражает определительно-родительные отношения. Кроме этих словосочетаний, «изафетные показатели» в иранских языках употребляются и в атрибутивных словосочетаниях, в которых в роли определения выступают не существительные, а прилагательные или числительные. По этой причине оба вида такого типа словосочетания (с атрибутивным определением, т. е. прилагательным, и с определением в виде существительного в родительном падеже) считаются «изафетными словосочетаниями» или «изафетными конструкциями». Тем самым мы эти два разных типа словосочетания, не считаясь с их различиями и особенностями, объединяем под общим принципом и по одной и той же схеме рассматриваем их. Основы теории, согласно которой в иранских языках «изафет» — показатель связи между определяемым и определением и играет роль родительного падежа, пошат6 нулись еще тогда, когда впервые выявили до этого неизвестные особенности «изафета» (выражение рода и числа существительного) в курдском языке.1 Но исследования материалов курдского языка показывают, что не «изафет» — выразитель родительно-притяжательных отношений, а косвенный (родительный) падеж. И здесь возникают справедливые вопросы: Что такое тогда «изафет»? Какие функции выполняет в языке? Каким грамматическим элементом он выступает? Научно обосновать и убедительно ответить на указанные вопросы — цель настоящего труда. Для этого мы взяли вышеизложенное за исходную точку исследования. И с целью раскрытия настоящей сути «изафета» в курдском языке все мнения и точки зрения о нем, которые существовали до настоящего времени, мы оставили в стороне. Вначале отвлекаясь от этих мнений, мы эти слова-частицы сопоставляем с грамматическими средствами, выражающими род и число существительного в ряде индоевропейских языков (живых и мертвых). Затем, достигнутые результаты и нынешнюю характеристику «изафета» в курдском языке мы подвергаем сопоставительному анализу с уже существующими точками зрения о нем. Такой подход позволит дать научное определение этому грамматическому элементу и найти ему подходящее название. Научное определение этого вопроса грамматики курдского языка имеет не только узко курдоведческое значение. Тем самым будут даны ответы на многие лингвистические вопросы общеиранского и индоевропейского характера, которые до сих пор не получили своего научного определения. После рассмотрения наших научных выводов станет понятно, из какого региона земного шара распространялись индоевропейцы по всему миру. Почему, скажем, в Курдистане до сих пор существует племя Алан и регион по имени 1 Jardin R. F., Bahdinan Kurmanji. A Gramer of the Kurmanji of the Kurds of Mosul. . . Bagdad, 1922; Шамилов А. Ш., Цукерман А. И., Курдоев К. К. Об изафете в курдском языке // Революция и письменность. I(16). М., 1933. 7 Дигор, а у осетинского народа есть два основных племени — тоже Алан и Дигор. Один из новоиндийских языков называется тирахи, а в Курдистане существует племя тирахи. В пакистанской провинции Синдх и индийских штатах Махараштра, Гуджарат и Раджастхан живет народ синдх (синд), и язык этого народа (синди) относится к западной группе индийских языков, а в Курдистане до сих пор живет курдское племя синди. Вместе с многочисленными идентичными корневыми словами в русском и курдском языках (жена — jin, нога — nig, врать — vir’, брови — birû, дранный — dir’yayı̂, кулич — kuloç’, соль — sol (в диалекте зазза), мышь — mişk, баран — beran, кот — kit, рис — r’iz и др.) существуют и аналогии грамматических категорий в обоих языках; и то, что в русском склоняются прилагательные, не совсем соответствует грамматической сути русского языка. А в курдском и многих других индоевропейских языках существуют многочисленные аналогии корневых слов и грамматических категорий, выражающих род и число существительного. Наконец, на основе исследования курдских материалов будет возможно найти новые доказательства, подтверждающие, что Междуречье — колыбель формирования индоевропейских народов и возникновения индоевропейской цивилизации. Само существование курдского народа, его самобытной, древней культуры и сохранение богатого общеиндоевропейского языкового субстрата в курдском языке, — еще одно доказательство этого. Все перечисленное говорит о том, что индоевропейские народы со временем из Месопотамии рассеялись по всему свету. И что вывезенные ими элементы общеиндоевропейской цивилизации и начальные языковые основы со временем подверглись изменениям, но на их исторической прародине и сегодня можно найти много следов их основ, в частности в Курдистане среди курдского народа. ИСТОРИЯ ВОПРОСА Ученые-лингвисты, которые стали заниматься научными исследованиями в области курдского языка, обратили внимание, что многие слова и грамматические категории в этом и других языках иранской группы индоевропейской семьи или идентичны, или же происходят от одной и той же основы (Е. Рёдигер, А. Потт, Г А. Хёрнле, Ф. Миллер). Позже некоторые исследователи даже привели примеры аналогий в курдском и других индоевропейских языках (П. Бейдар). Кроме этого, были сделаны попытки, провести сравнительно-исторические исследования в области курдского языка (В. Расторгуева, Р. Л. Цабалов). В течение длительного исторического периода в области изучения курдского языка накопилось много ценных материалов, было публиковано столько академических изданий и научных трудов, что сегодня уже можно в области общеиндоевропейских основ провести более глубокие и разносторонние исследования. Уже в 80-е годы XVIII столетия ученые, в основном европейские, с большим интересом изучали этнографию, язык, культуру, быт и историю курдского народа и страну курдов — Курдистан. Для европейцев ни курды, ни Курдистан не были чем-то абстрактным или же чем-то нереальным. Так, один из пионеров российского курдоведения В. Диттель, в начале XIX в. совершивший трехгодичное путешествие по Ближнему Востоку, писал: «Путешествие через Диарбекир до границ Сирии предоставляло мне много наблюдений в географическом и этнографическом отно9 шениях. Путь мой лежал через Мардин, Диарбекир, Низибин и Урфу. Страны, по которым я проходил, составляли часть Курдистана и мало известны (курсив мой. — А. М.)».1 Европейцы, для того чтобы лучше познать эту страну, ее народ и культуру, начали изучать курдский язык и проводить научные исследования в области истории и этнографии курдского народа. Безусловно они проявили здоровый прагматизм. И это понятно: если кто-то пожелает установить экономические, торговые, политические и другие отношения с конкретной страной и его народом, реализовать там свои национальные интересы, тот должен начинать с изучения языка этого народа. В конце XVIII столетия европейские миссионеры, вернувшись в свои страны, издали первые грамматики курдского языка, составленные на основе материалов, собранных ими в Курдистане. А самой первой была Грамматика курдского языка, составленной итальянским миссионером Гарцони, которая вышла в свет в 1787 г. в Риме.2 После Грамматики Гарцони интерес к курдскому языку в мире возрос, стал обсуждаться вопрос о важности исследований в области курдского языка. Позднее, основываясь на достигнутом в этой области, немецкие ученые Е. Рёдигер и А. Потт в своих трудах высказывались о месте курдского языка в иранской группе индоевропейской семьи языков.3 Другой европейский ученый Г. Хёрнле пришел к выводу, что курдский — живой и преимущественно разговорный язык, сохранивший лишь ряд древнеиранских слов и форм грамматических категорий. Однако указанные точки зрения, берущие свое начало из Грамматики Гарцони, возникнут потом. 1 Курдоев 2 Garzoni К. К. Грамматика курдского языка, М., 1978. С. 5. M. P. Grammatica e vocambolario della lingue kurda. Roma, 1787. 3 Rödiger E., Pott A. F. Kurdische studien // Zeitschrift für die Kurde des Morgenlandes. Dermold, 1840. Bd III. Hft. I; 1842. Bd IV; 1844. Bd V; 1850. Bd VII. 10 Известный русский ученый Петр Лерх пишет, что грамматика Гарцони у западных ученых пробудила интерес к курдскому языку. Было не только опубликовано множество научных гипотез, но и проведено достаточно научно-лингвистических исследований. Появляются мнения, что результаты исследований курдского языка целесообразно использовать в области иранской филологии, что изучение курдского языка поможет объяснить некоторые явления языка Авесты и других иранских наречий. Ф. Мюллер, венский языковед, уверяет, что «освещение своеобразия иранских языков не было бы достаточно исчерпывающим, если ни учитывать фонетики, словоизменения и словообразования курдского языка»4 . Если большинство западных востоковедов изучение курдского языка проводит в контексте иранских языков, то французский ученый Поль Бейдар сосредоточивает внимание на курдско-французских языковых аналогиях. По его мнению, курдский язык по лексическому составу и некоторым грамматическим признакам имеет определенную общность с французским5 . Армянский просветитель Хачатур Абовян в своем труде «Курды» предлагает ученому миру приступить «к изучению этого оригинального народа и его языка, к обработке этой благодарной почвы, от которой можно ожидать столь много пользы для отечественной истории и языкознания»6 . Неоспоримым вкладом в изучение курдского языка стали и труды курдских ученых и просветителей разных времен, таких как Джаладет Али Бадрхан, Комуран Али Бадрхан, Тоуфик Вахби, Саид Кабан, Нури Али Эмин, Араб е Шамо, Канат Курдоев, Черкез Бакаев, Керим Эйюби и др. Свою лепту в развитие курдского языкознания внесли и советские востоковеды Ю. Авалиани, И. Цукерман, К. Р. Эйюби, Р. Цаболов, И. Смирнова, З. Юсупова и многие дру4 Цит. по: Курдоев К. К. Грамматика курдского языка. С. 7. же. С. 11. 6 Там же. С. 5. 5 Там 11 гие. Своими трудами в области описательной грамматики курдского языка они способствовали обогащению методологического опыта и материальной базы для дальнейших исследований в этой области. Курдское же языкознание на основе приобретений в области иранского языкознания достигло определенного уровня. То, что до сих пор было сделано в области курдского языкознания, со всеми положительными сторонами и недостатками, составляет фундамент, опираясь на который, можно подняться на ступень выше. По данной теме я начиная с 1971 г. выступал с докладами на научных конференциях, в разных изданиях публиковал статьи. Но, к сожалению, из-за ограниченности информационного пространства и возможности для публикации моя точка зрения была доступна узкому кругу специалистов. И до сих пор в грамматике курдского языка так же, как и в грамматиках других иранских языков, продолжают называть слова-частицы «изафетами», или «изафетными показателями». «Изафеты» же, как известно, в иранском языкознании определяются как окончания родительного падежа. Однако имеющиеся материалы курдского языка показывают, что слова-частицы, называемые «изафетами» выражают также род и число существительного и следовательно его определенность, т. е. выступают как определенные артикли. О точном научном определении этих слов-частиц, об их происхождении, их архаичных формах в курдском языке, а также об аналогиях в родственных языках, об их правописании и орфоэпии и многом другом пойдет речь в настоящей работе. 12 История каждого языка похожа на историю его носителей. В древней Руси, чтобы представить запутанность и неизвестность какой-либо истории, говорили: «Так запутана, так окружена тайнами, как история древних мидян». Интересная ситуация. Были проведены многочисленные научные исследования, изданы научные труды. Но все же в курдской грамматике до сих пор остается множество открытых вопросов. Иногда кажется, что если найти человека, нормально знающего грамматику хотя бы одного языка, и ему поручить изучить незнакомый до этого язык и написать его грамматику, он, скорее всего, ее напишет. Но, все же мы сегодня имеем то, что имеем. Вместе со другими трудностями в процессе изучения языкового материала мы столкнулись и со сложностями, связанными с использованием разных алфавитов (арабского, кириллицы и латинского) в курдской литературе. Кроме того, в двух курдских алфавитах (Джаладет Али Бадрхана и Араба Шамилова), созданных на основе латиницы, существует принципиальная разница. Если в алфавите Джаладет Али Бадрхана звуки ряда пар фонем обозначаются одной буквой, то в алфавите Араба Шамилова (Араб е Шамо) существуют дополнительные знаки, обозначающие звуки, не являющиеся фонемами, свойственные курдскому языку и проникшие в него вместе с заимствованными словами. Так, если в алфавите К. А. Бадрхана отсутствуют буквы Ç’, K’, P’, T’, R’ и следующие пары фонем обозначаются соответственно одними знаками (буквами): Ç — для Ç’ и Ç (Сh), K — для K и K’(Kh); P — для P и P’ (Ph); R — для R и R’ (Rr ); T — для T и T’ (Th), то в алфавите Араба Шамилова каждая из этих пар звуков имеет свои знаки обозначения, кроме того, там есть и дополнительные знаки, обозначающие звуки, изначально чуждые курдскому языку и не являющиеся фонемами. Это буквы: E’, H’, X’. Так как алфавит Бадрхана сегодня более распространен среди курдов, мы его берем за основу. Но в этом алфавите 13 не хватает знаков пяти фонем, поэтому мы добавляем недостающие знаки, во избежание ошибок в чтении курдского текста. Мы уверены, что если бы в дальнейшем были внесении соответствующие изменения в алфавит Бадрхана на этой основе, во многом бы выиграли курдские читатели. Это облегчило бы и составление словарей курдского языка и пользование ими. Раздел I ГРАММАТИЧЕСКИЕ СРЕДСТВА, ВЫРАЖАЮЩИЕ РОД И ЧИСЛО СУЩЕСТВИТЕЛЬНОГО В КУРДСКОМ ЯЗЫКЕ Курдский как один из языков иранской группы индоевропейской семьи имеет своеобразную семантическую и грамматическую структуру, которая не только отличает его от других иранских языков, но и указывает на его общеиндоевропейское происхождение. Этим он и привлекателен для научного исследования. Один из вопросов грамматических особенностей курдского языка, который вызывает споры и сомнения, — система «изафетных показателей» или «изафетов». Изучая разные формы выражения слов-частиц, которые в курдской грамматике принято называть «изафетными показателями», историю их образования и развития в языке, мы пришли к тому, что надо по-иному подойти к общеизвестному и общепринятому мнению. В иранском языкознании обычно считают, что «изафет» выражает атрибутивные отношения между определением и определяемым словом, а в курдском, кроме того, еще род и число существительного1. 1 Бакаев Ч. Х. Язык курдов СССР. М., 1973. С. 93–115; Бертельс Е. Э. Грамматика персидского языка. Л., 1926. С. 25– 29; Jensen Hans. Neupersische Grammatik. Hejdelberg, 1931. С. 47 и далее; Курдоев К. К. 1) Грамматика курдского языка. М.; Л., 1957. С. 86–104; 2) Курдский язык. М., 1961. С. 27–28; 1963. С. 35; 1962. С. 30; 15 Также известно, что в индоевропейских языках в атрибутивных словосочетаниях с несогласованным определением, в каком бы порядке ни стояли его члены, определение всегда в родительном падеже (кроме тех языков, где родительный падеж имеет нулевую флексию, т. е. этот падеж морфологически не оформлен). А в курдском языке, где существуют только три падежа (прямой, косвенный и звательный), в роли несогласованного определенного выступает существительное в косвенном падеже. Именно этот косвенный (родительный) падеж и стал выразителем притяжательно-родительных отношений, а в индоевропейских языках определяемое всегда выступает в именительном (прямом) падеже. В отличие от тех иранских языков, в которых падежи морфологически формально не выражены, в курдском языке наряду с прямым и звательным падежами существует еще и косвенный падеж, который и выражает притяжательно-родительные отношения (имеет также значение родительного падежа). Вот в таких словосочетаниях в роли несогласованного определения (possessiver Genitiv) выступает существительное в косвенном падеже. Например: p’irtûk a keç’ikê — книга девочки (девочкина книга); av a kanı̂yê — вода родника (родниковая вода); 1980. С. 154; Оранский И. М. Иранские языки. М., 1963. С. 108 и далее; Расторгуева В. С. Вопросы общей эволюции морфологического типа // Опыт историко-типологического исследования иранских языков. Т. I. М., 1975. С. 167 и далее; Рубинчик Ю. А.Рубинчик Ю. А. Современный персидский язык. М., 1960. С. 101 и далее; Фархади Раван. Разговорный фарси в Афганистане. М., 1974. С. 76; Хетагуров Л. Ф. Категория рода в иранских языках // Учен. зап. Ленингр. гос. ун-та. 1939. Сер. филол. наук. Вып. 1. № 20. С. 50–64; Цаболов Р. Л. Очерки исторической морфологии курдского языка. М., 1978. С. 8 и далее; Цукерман И. И. 1) О некоторых свойствах вторичной флексии в курдском языке // Язык и мышление. Т. XI. М.; Л., 1948. С. 364 и далее; 2) Очерки курдской грамматики // Иранские языки. Т. II. М.; Л., 1950. С. 78–98; Шамилов А. Ш., Цукерман А. И., Курдоев К. К. Об изафете в курдском языке // Революция и письменность. I(16). М., 1933. С. 51–57; Эйюби К. Р., Смирнова И. А. Курдский диалект мукри. Л., 1968. С. 25–28. 16 kulı̂lk a ç’ı̂yê — цветок горы (горный цветок); ders ên dotê — уроки дочери (дочкины уроки); p’arazvan ên Welêt — защитники родины. Если бы в роли несогласованного определения выступило существительное не в родительном (косвенном), а в именительном падеже, тогда мы имели бы несогласованное сочетание слов, проще говоря, нелепицу: p’irtûk a keç’ik av a kanı̂ kulı̂lk a ç’ı̂ya ders ên dot p’arazvan ên Welat — книга девочка; — вода родник; — цветок гора; — уроки дочь; — защитники родина. Но, согласно принятой в иранском языкознании «теории изафета», получается, что в курдском языке притяжательно-родительные отношения выражают и «изафеты», и косвенный падеж? А если вспомнить, что «изафет» даже идентифицируется с родительным падежом2 , будет очевидна вся неоднозначность вопроса: выходит, что в атрибутивных словосочетаниях с не согласованным определением (possessiver Genitiv) и определение, и определяемое ставятся в косвенном (родительном) падеже?! В курдском языке притяжательно-родительные отношения выражаются родительным (косвенным) падежом, что, как и в других индоевропейских языках, лишних доказательств не требует. Примеры это только подтверждают (см. таблицу на с. 18). Если это так, тогда что такое «изафет»? Насколько соответствует самой сути внутренних законов языка так называемая «теории изафета»? И вообще насколько правильно, что эти слова-частицы называются в грамматике курдского языка «изафетами» и характеризуются как таковые? 2 Бертельс Е. Э. Грамматика персидского языка. С. 24; Jensen Hans. Neupersische Grammatik. S. 5, 47–50; Фархади Раван. Разговорный фарси в Афганистане. С. 76. 17 Сопоставительная таблица атрибутивных словосочетаний некоторых индоевропейских языков СЛОВОСОЧЕТАНИЯ с препозитив- с несогласованным ным определяопределением ЯЗЫКИ емым словом (possessiver Genitiv) Опреде- Несогласован- Определяемое ное определе- ляемое слово ние (possessiver Genitiv) Русский Книга Ученицы – Армянский – (Ašakertuhu) (girk’@) Курдский P’irtûk a şagirtê – Английский – The people’s Book Немецкий Das Buch des Schülers – Французский Le livre De le’colier – Несогласованное определение в именительном (прямом) падеже Ученица (ašakertuhi) şagirt the people der Schüler de le’colier Ведь слово «изафет» происходит от арабского слова эзафе/эзафäт ( ), которым в грамматике персидского языка называется безударный грамматический показатель «э», служащий для выражения атрибутивной связи имен (изафет, изафетный показатель), которого даже воспринимают в качестве формы родительного падежа.3 Понятно, так как в персидском языке падежи морфологически не оформлены, в свое время это понятие, присущее к арабскому языку семитской семьи, привнесли в этот язык. Таким образом, единственную частицу, появляющуюся между определением и определяемым в персидском языке, называли «изафетом» и его характеризовали как таковой, т. е. каковым мы его знаем сегодня. Но какое отношение имеет к этой грамматической категориию слово «изафет»? Никакого! Чтобы было понятно, в чем заключается суть ошибочности такого подхода, надо глубже изучить историю применения самого понятия «изафет» и соответствующей грамматической категории в курдской грамматике. 3 Персидско-русский словарь: В 2 т. Т. I. / Под ред. Ю. А. Рубинчика. М., 1970. С. 94. 18 Известно, что частицу персидского языка, которую принято называть «изафетом», лингвисты-иранисты считают языковой формой, происходящей от древнеиранского «относительно — указательного местоимения hya/ya». И в дальнейшем этим частицам приписывали роль родительного падежа (см. выше). Первые европейцы, которые описывали курдский язык, когда обнаружили слова-частицы, своими функциями похожие на персидские «изафеты», сразу же заявили об их идентичности. В дальнейшем специалисты эту грамматическую категорию с его персидским истолкованием перенесли в курдскую грамматику. И только позже выявили, что в современном курдском языке сохранились «относительно-указательные местоимения ya, yê, yêd/yên», которые происходят от вышеуказанных древнеиранских местоимений и до сих пор в такой же аналитической форме используются в курдском языке. Так, В. С. Расторгуева пишет: «Происхождение изафетных показателей 1-й серии, в общем, довольно прозрачно. Они восходят к относительным местоимениям, которые еще сохраняются в курманджи (хотя с очень ограниченными функциями): -ê < yê ‘который’ (ср. др.-перс. — hya/ya, авеста- ya) -a < ya, -êd < yêd». Такой же точки зрения придерживается и Р. Цаболов.4 Такое же мнение бытует почти во всех академических трудах и учебных пособиях, в которых речь идет об «изафете». О курдском «изафете» (на фоне «общеиранского»), в основном, говорилось на описательном уровне, и было указано на его грамматические особенности как «изафета» в системе иранских языков. Но вместе с этим была взята за основу идея об его полной «идентичности с персидским изафетом».5 4 Расторгуева В. С. Вопросы общей эволюции морфологического типа. С. 169 и далее; Цаболов Р. Л. Очерки исторической морфологии курдского языка. С. 9–16. 5 Шамилов А. Ш., Цукерман А. И., Курдоев К. К. Об изафете в курдском языке. С. 51–57. 19 Конечно, такой подход к курдскому языку весьма понятен, если иметь в виду, что еще в середине XIX в. миссионер из Базеля Г. Хёрнле, долгое время проживавший среди курдов, был убежден в общности курдского и персидского языков. Венский ученый Ф. Мюллер, который был современником Г. Хёрнле, «изафетные» формы -a, -ê, - ı̂, выражающие род и число существительного в курманджи, рассматривал как форманты, соответствующие показателям родительного падежа в других иранских языках. Ф. Юсти в научной грамматике курдского языка (1880 г.) при изложении материалов курдского языка исходил из норм не самого курдского языка, а из норм древнеперсидского, новоперсидского и других иранских языков.6 Попыткой научного обобщения существующих описательных исследований можно считать «Вопросы общей эволюции морфологического типа» В. С. Расторгуевой и «Очерк исторической морфологии курдского языка» Р. Л. Цаболова. Несмотря на то что оба автора высказывают взаимоисключающие мысли о «курдском изафете», о его возникновении, развитии и роли в языке, все же они пытаются подойти к курдскому языку с точки зрения сравнительноисторического метода исследования. Категорию «изафет» как таковую оба автора рассматривают одинаково, как и все остальные исследователи. Они констатируют тот факт, что и сегодня в курдском языке «местоимения» ya, yê, yêd/ yên используются в аналитических формах. Но в вопросе о роли этих «местоимений» в языке их пути расходятся, и они выражают две противоположные точки зрения. Так, В. С. Расторгуева отмечает, что изафетные показатели восходят к относительно-указательным местоимениям, «которые еще сохраняются в курманджи (хотя и с очень ограниченными функциями): -ê < yê ‘который’ (ср. др.-перс. -hya, Авеста — ya), -a < ya, ‘которая’ (ср. др.-перс. -hyā, Авеста — yā) -ê, -êd < yêd ‘ко6 Излагается по кн.: Курдоев К. К. Грамматика курдского языка. С. 3–12. 20 торые’».7 И далее она выражает мнение, что «функция этих местоимении в современном языке весьма своеобразна и представляет собою как бы подготовительную степень к их превращению в изафетные показатели». После этого автор объясняет, что, будто «находясь в препозиции перед существительными, они придают им адъективное значение: yê zîv ‘серебрянный’, букв. ‘который серебряный’(zîv ‘серебро’), ya zîv ‘серебрянная’, yêd zîv‘ серебряные’; . . . в препозиции перед количественными числительными, они переводят их в разряд порядковых: çar ‘четыре’, yê çara ‘четвертый’, ya çara ‘четвертая’ и т. п. Происхождение изафетных показателей 2-й серии пока не установлено».8 «Архаичность изафетной конструкции в курманджи выражается в том, что основные ее изафетные показатели (1-й серии) еще достаточно явно обнаруживают свою генетическую связь с относительными местоимениями (которые здесь еще существуют и, в частности, сохраняют категорию рода). Существительные и личные местоимения, выступающие в качестве определений по принадлежности (т. е. в генитивной функции), принимают форму косвенного падежа: mal-a bav-ê ‘дом отца’ (mal ‘дом’, ж. р.; -a изаф. показатель 1-й серии ж. р., bav ‘отец’, -ê показатель косвенного падежа ед. ч.)»9 . После всего этого автор заключает: «Различаясь по роду и числу, изафетные показатели и 1-й и 2-й серии обычно не только служат в качестве связующих элементов, но и маркируют род и число существительных; ср.: şagirt-ê r’ind ‘хороший ученик’ (-ê изаф. показатель м. р., ед. ч.), şagirt-a r’ind ‘хорошая ученица’ (-a изаф. показатель ж. р., ед. ч.), şagirt-êd r’ind ‘хорошие ученики’ (-êd изаф. показатель мн. ч.)».10 Однако нетрудно заметить, что на самом деле приведенное ей слово zı̂v употреблено не в значении существитель7 Расторгуев В. С. Вопросы общей эволюции морфологического типа. С. 169. 8 Там же. С. 169–170. 9 Там же. С. 171 10 Там же. 21 ного zı̂v (серебро), а в значении относительного прилагательного zı̂vı̂n (серебряная). Существительное zı̂v здесь использовано в качестве прилагательного, исходя из тех его качеств и особенностей, которые мы называем — серебряная/ый/ое. Ср. курд.: diran ê zêr’ kevç’ı̂ yê dar kel(a) a kevir p’ir(a) a dar — diran ê zêr’ı̂n ‘золотой зуб’; — kevç’ı̂ yê darı̂n ‘деревянная ложка’; — kel(a) a kevirı̂ ‘каменный замок’; — p’ ir(a) a darı̂n ‘деревянный мост’; ср. также арм.: — золотой человек; (voski mard — voskya mard) — золотые руки; (voski jerk’er — voske jerk’er) — каменное сердце; (k’ar sirt — k’are sirt) — человечный человек. (mard mard — mardkayin mard) Формы типа ya zı̂v / zı̂vı̂n исходят от вышеприведенных атрибутивных словосочетаний и, как более поздние формы, чем предшествующие им словосочетания типа kevç’ı̂ yê zı̂v / zı̂vı̂n, есть результат атрибутивных конструкций. Прилагательные, используемые в атрибутивных словосочетаниях в качестве определения сочетаются со словами-частицами ya, yê, yêd / yên. И после того, как в речи их употребляют вместе с этими частицами, они уже являются существительными. В данном конкретном примере существительное zı̂v (серебро) в атрибутивном словосочетании употреблялось в качестве прилагательного, в значении zı̂vı̂n (серебряный/ая/ое). И после этого, при помощи частицы yê принимая грамматические категории рода и числа определяемого kevç’ı̂ (ложка), с которым оно находится в атрибутивных отношениях, образовало новое слово yê zı̂v. И 22 это производное имя уже не существительное zı̂v (серебро) вообще. Оно также и не существительное kevçı̂ (ложка), как и не прилагательное zı̂vı̂n (серебряная), как отмечает В. С. Расторгуева. Слово yê zı̂v — новое существительное, которое подразумевает конкретный предмет: серебряная ложка, т. е. конкретная ложка, сделанная из серебра. Такой же спорный подход со стороны В. С. Расторгуевой проявляется и в отношении числительного. По мнению автора, эти «местоимения», сочетаясь с числительными, превращают их в порядковые числительные. В примере, приведенном автором, çar (четыре) — количественное числительное, а çara (четвертый/ая/ое) без частиц ya, yê, yêd/yên — порядковое числительное. А с этими частицами (которые В. С. Расторгуева и другие исследователи считают «местоимениями») оно уже — конкретное существительное: ya çara (четвертая), которое имеет все грамматические категории, присущие существительному: род (женский) и число (единственное). Иначе говоря, речь идет о конкретном существительном, обозначающем конкретный предмет, который в ряду подобных себе четвертый. И все существительные типа ya çara практически могут выступать, как и любое существительное, в роли любого члена предложения. Другой подход к тому же вопросу проявлял Р. Л. Цаболов. Он отдельно приводит прилагательные, а рядом — существительные, производные от тех же прилагательных: прилагательные t’êr (сытый) teng (узкий) tûj (острый) xar (кривой) существительные yê t’êr (сытый кто-то) yê teng (узкий что-то) yê tûj (острый что-то) yê xar (кривой что-то) и др. И заключает: «. . . хотя само прилагательное не имеет специального, присущего прилагательным формального показателя, позволяющего выделить его как часть речи, это всетаки можно сделать потому, что его простая, не осложненная какими-либо морфологическими показателями фор23 ма противостоит существительному, образованному субстантивацией прилагательного с помощью относительноуказательного местоимения yê, использованному здесь как субстантивирующий морфологический элемент» (курсив мой. — А. М.).11 Правильно угадывая функциональные особенности «местоимения» ya, yê, yêd/yên, в конце Р. Л. Цаболов противоречит себе, отмечая, что эти прилагательные, выступающие в роли существительных (yê têr, yê teng, yê tûj, yê xar. — А. М.), используются «только в роли определения». (?! — А. М.). Наверное, по причине существующего противоречия он в самом начале главы «Имя прилагательное» в своей книге пишет: «Оставаясь на почве морфологии, нельзя отделить прилагательное от существительного. Имеется набор морфем, образующих прилагательные, но эти образования часто лексикализуются как существительные. Многие имена имеют двойную семантику — и существительного, и прилагательного, например: zor ‘сила’ и ‘сильный’, kal ‘старик’ и ‘старый’, r’ind ‘красавец’ и ‘красивый’ и т. д. С другой стороны, существительные, употребленные в изафетном сочетании в качестве определения, могут выступать в адъективном значении. Обычный для выделения прилагательных в отдельную часть речи критерий — способность прилагательного в отличие от существительного образовывать степени сравнения, здесь оказывается неэффективным, как нередко и в других современных иранских языках, потому что имя существительное способно принимать суффикс сравнительной степени -tir, выступая в этом случае в значении прилагательного. По большей части это бывает равносильно метонимическому употреблению существительных в других языках, где существительные не могут иметь сравнительной степени».12 После изложения данного мнения, автор заключает: 11 Цабалов Р. Л. Очерки исторической морфологии курдского языка. С. 14–16; к цитате. С. 16. 12 Там же. С. 14. 24 «Первопричина недифференцированности прилагательного в иранских языках должна, видимо, лежать в древнеиранских языках».13 Но материалы курдского языка показывают, что эти прилагательные, а также другие части речи, употребляясь в речи со словами-частицами ya, yê, yêd/yên, выступают в качестве существительных. И тогда они выражают не качество, свойство или принадлежность предмета, а конкретные предметы, со всеми присущими существительному грамматическими категориями (род и число), а в качестве самостоятельного существительного выполняют все его функции (роли) в предложении. Например: Ya sipı̂ hat. — Пришла белая (Ya sipı̂ — подлежащее); Ya sipı̂ anı̂n. — Привели белую (Ya sipı̂ — прямое дополнение); Min nan da ya sipı̂. — Я хлеб отдал белой (Ya sipı̂ — косвенное дополнение/indirekt Dativobjekt); Per’ê ya sipı̂ şkest. — Крыло белой сломалось (Ya sipı̂ — несогласованное определение). Кроме того, если лингвистически анализировать всю грамматическую систему прилагательного и существительного курдского языка, то их дифференциация как части речи не представит большой проблемы. При определении прилагательного на помощь приходят, в первую очередь, грамматические категории прилагательных — их степени сравнении. А в вопросе определении существительного на помощь приходят те же слова-частицы, которые принято называть «изафетными показателями», «относительными местоимениями» и т. д. Эти слова выражают грамматические категории существительного как части речи — род, число и значение (определенность). 13 Там же. 25 Надо отметить, что примеры, приведенные Р. Цаболовым (zor ‘сила’ и ‘сильный’, kal ‘старик’ и ‘старый’, r’ind ‘красавец’ и ‘красивый’), — это прилагательные, причем, качественные, которые имеют степени сравнения: положительная степень (positive) zor kal r’ind сравнительная степень (comporative) zortir kaltir r’indtir превосходная степень (superlative) here zor, ji teva zortir herı̂ kal, ji hemûyan kaltir here r’ind, ji hemûyan r’indtir Список примеров можно продолжить. . . А вот слова, употребляемые в речи как прилагательные, которые в своих работах привели В. Расторгуева и Р. Цаболов (zı̂v, hesinı̂, kevirı̂), не могут иметь степени сравнения, потому что это относительные прилагательные или же существительные, использованные в роли определения. Потому и нельзя сказать: zı̂vtir, here hesinı̂, ji hemûyan kevirı̂tir и пр. Далее, чтобы в речи ни повторять словосочетание в целом, в которых прилагательное употреблено в качестве определения (pênûs a sor, kevç’ı̂ yê darı̂n), вместо него приводится только его определительная часть (прилагательное) со словами-частицами, выражающими род и число существительного: ya sor, yê darı̂n. Эти производные аналитические слова не прилагательные, а существительные и обозначают конкретные предметы. Для наглядного примера приведем следующий диалог: Bêrı̂tan: — Çi pênûs ên te hene? (Беритан: — Какие карандаши у тебя есть?) Zozan: — Ya sor, ya k’esk û ya sût. (Зозан: — Красный, зеленый и фиолетовый.) Bêrı̂tan: — Tu ya sor dikarı̂ bidı̂ min? (Беритан: — Ты можешь отдать мне красный?) 26 Zozan: — Fermo! (Зозан: — Пожалуйста!) Как мы видим, прилагательное sor (красный) в речи сочетается со словом-частицей ya, которое показывает род, число и определенность существительного pênûs (карандаш). И в этом случае оно уже ни прилагательное sor (красный), и ни существительное pênûs (карандаш). Это уже комплексное существительное, которое наряду со своими неотъемлемыми грамматическими категориями рода и числа, имеет и конкретное свойство: sor — красный, и обозначает конкретный предмет — карандаш красного цвета. Конечно, понятно, что прилагательные в качестве комплексного существительного употребляются в конкретном контексте, где они уже до этого использовались с существительными в атрибутивных словосочетаниях. А дальше они выступают в роли конкретного существительного, а не существительного вообше, и обозначают конкретный предмет. И только после прохождения таких этапов они могут в конкретном контексте восприниматься в качестве конкретного существительного. И когда в последующем тексте встречаются производные существительные, типа ya sor (красный), всегда подразумевается то существительное (pênûs — карандаш), которое было основой для образования этого производного существительного, или же читатель (собеседник) мысленно ищет существительное, которое могло бы стать основой для образования этого производного существительного. Однако надо отметить, что в языке существуют прилагательные, которые используются только в сочетании с конкретными существительными. Например, слова: kal — старый и pı̂r — старая, употребляясь с существительными mêr — мужчина, jin — женщина или merı̂ — человек, со временем на себя берут семантическое значение тех слов, с которыми они вступают в атрибутивное отношение в роли определения. Таким образом, со временем в ряду существительных появились новые, производные от прилагательных, существительные: yê kal — старый (мужчина), старик, 27 ya pı̂r — старая (женщина), старуха. Кроме того, так как изначально подразумевается, что только люди (мужчина или женщина) могут быть старымы (kal и pı̂r ), в языке появились также формы kalê (старик) и pı̂rê (старуха). Эти существительные образовались на более позднем этапе, уже после существования форм yê kal и ya pı̂r, путем семантического преобразования. Конечно, слова kal и pı̂r в ряде прилагательных параллельно продолжают существовать. И при этом они в виде производных лексических форм kalê и pı̂rê используются в качестве существительных и пополняют ряды существительных (ср. также в курдском языке: mêrxas < mêrê mêrxas; syarı̂ < mirovê syarı̂; tirsonek < mirovê tirsonek; aqil < mirovê aqil и др.). Итак, анализируя атрибутивные словосочетания с несогласованным определением, а затем говоря о трудах В. Расторгуевой и Р. Цаболова, мы невольно возвращались к атрибутивным словосочетаниям с определением, выраженным прилагательным, так как приведенные этими авторами примеры были таковыми. Как известно, в курдоведческой литературе эти два типа словосочетания называются атрибутивными. Даже авторы не всегда припоминают об их разных определениях и объединяют их под общим названием: «атрибутивные словосочетания», «изафетные словосочетания» или же «изафетные конструкции». В одних словосочетаниях определение выражается существительным в косвенном (родительном) падеже: keç’ikê, kanı̂yê, ç’ı̂yê, dotê, а в других — прилагательным: sor, kal, pı̂r. Если несогласованное определение, в основном, передает принадлежность или отношение одного предмета к другому или же происхождение, то определение, выраженное прилагательным, показывает качество, свойство определяемого. Мы здесь имеем два разных типа словосочетаний, которые в свое время назвали «изафетными». Но в этих двух конструкциях общее только то, что определяемое выраже28 но существительным в прямом (именительном) падеже. И так называемые показатели -a, -ê, -êd относятся к этим существительным, показывая их род и число. Вот, в иранской лингвистике и эти показатели принято называть «изафетами» или «изафетными показателями». Эти «показатели», как уже было сказано, якобы выражают притяжательность, принадлежность, происхождение. Иначе говоря, им приписывают почти все особенности родительного (косвенного) падежа. Вот что по этому поводу пишет И. Цукерман: «Изафетный формант уточняет функцию косвенного падежа имени в качестве определения (имеется в виду несогласованное определение. — А. М.). Форма косвенного падежа в курманджи имеет различные функции в предложении, каждый раз уточняемые каким-либо одним или несколькими способами выражения падежных отношений. Изафет — один из этих способов, причем он выступает главным образом как показатель атрибутивного отношения».14 Возникает вопрос, если этот показатель выражает притяжательные отношения, тогда для чего косвенный (родительный) падеж в языке? Ведь без косвенного падежа в атрибутивных словосочетаниях никаких родительно-притяжательных отношений не может быть. Потом, если «изафет» выражает родительно-притяжательные отношения, какое отношение он имеет к определяемым, которые он сопровождает и выражает их род и число? А если еще раз вспомним, что ни в каком индоевропейском языке определяемое не подвергается никакому падежному изменению (не склоняется), т. е. выступает в именительном (прямом) падеже, выявится вся абсурдность такого определения. Другой советский курдовед К. Курдоев, характеризуя «изафеты», приписывает им все функции родительного падежа: «Основная функция изафетных показателей заключается в выражении атрибутивных (имеет в виду родитель14 Цукерман И. И. О некоторых свойствах вторичной флексии в курдском языке. С. 364. 29 но-притяжательные. — А. М.) отношении<. . . > При этом в зависимости от семантики, характера и форм слов, находящихся в именном комплексе, функции изафетных показателей дополнительно могут быть еще следующие: именительно-определительные, родительно-определительные, происхождение, назначение, кроме того, они могут играть роль предлогов и относительных местоитмений (?! — А. М.)».15 Однако же, несмотря на такие характеристики «изафета», в курдоведческой литературе и косвенный падеж признается выразителем функции родительного падежа.16 Получается, что специалисты противоречат законам лингвистики, друг другу и самим себе? Да, к сожалению, так и есть. Языковые материалы курдского языка говорят одно, исследователи же — другое. В чем же причина? Так как в персидском языке склонения существительных морфологически не проявляются, несогласованное определение никакого флективного форманта не получает (не имеет никакого падежного окончания) и единственная частица (морфологическое изменение), которая проявляется между определяемым и несогласованным определением, это — «изафет». Например: (del- e madär ) — сердце матери; (ketab- e doxtär ) — книга дочери. Вот он и воспринимается в качестве форманта, выражающего притяжательно-родительные отношения. Почему? «Изафетный показатель» в персидском языке считается прибавленной частицей, которая проявляется только в условиях атрибутивных словосочетаний, отсюда и восприятие его функций родительного падежа. Однако, как мы видели, в курдском языке иное положение. И все же исследователи смотрели на курдский язык через персидскую «призму». Об этом еще в 30-е годы XX в. соК. Грамматика курдского языка. С. 101–103. К. К. Курдский язык. С. 25; Бакаев Ч. Х. Язык курдов СССР. С. 87; Эйюби К. Р., Смирнова И. А. Курдский диалект мукри. С. 133. 15 Курдоев 16 Курдоев 30 ветские известные курдоведы А. Шамилов, И. Цукерман и К. Курдоев в статье «Об изафете в курдском языке» пишут, что как только исследователи обнаружили в курдском языке частицу, похожую на «изафет», поторопились ее сравнить с персидским «изафетом». Авторы правы в том, что когда какой-то иностранный капрал или капитан курдский «изафет» на слух воспринимал, несмотря на все его своеобразие, его идентифицировали с персидским изафетом и даже обозначили арабским знаком _ как, в персидском.17 Да, эти авторы критиковали мнение иностранных капралов и капитанов. Они отметили, что курдский «изафет» выражает также род и число существительного, и это тогда уже был шаг вперед! Но до сих пор тот же чужеродный «изафет», придуманный иностранными капралами и капитанами, «функционирует» в научных трудах и учебных пособиях курдского языка. Однако история вопроса пусть остается историей, а мы возвращаемся к основной проблеме. После такого историко-лингвистического экскурса и исследования материалов курдского языка на основе сравнительно-исторического метода можно будет ответить на основной вопрос: «А чем же являются те самые слова-частицы, которые иранисты-лингвисты в свое время называли изафетами?». Как анализ вышеприведенных примеров, так и исследования системы грамматических категорий существительного и строение атрибутивных словосочетаний в соответствии с внутренними законами курдского языка показывают, что слова-частицы (ya, yê, yêd/yên) — не что иное, как определенные артикли. И как важные элементы языка, они сочетаются с существительными и показывают их род, число и определенность. Эти артикли в зависимости от конкретного контекста могут быть постпозитивными или препозитивными. Их 17 Шамилов А. Ш., Цукерман А. И., Курдоев К. К. Об изафете в курдском языке. С. 51–52. 31 постпозитивные формы в свое время называли «изафетами», а препозитивные аналитические формы — «относительно-указательными местоимениями». Сравним следующие примеры: Yê ahil bext ê wı̂ pêr’ane. — У старого человека своя доля (судьба). Yê dı̂n û serxweş yek in. — Что сумасшедший, что пьяный. Yê diz t’ irê dinya t’ev dize. — Вору кажется, что весь мир ворует. Ya can nedin ya pı̂r e, ya — Молодую не заменяй на pı̂r kêr naê.18 старую, старая не годится. Kal ê zemana. — Мудрый старик. Dı̂n ê nav mala. — Сумасшедший, идущий по домам. Diz ê Şamê. — Дамасский вор (Багдадский вор). Pı̂r a malê. — Бабушка семьи. Такого рода выражения можно слышать на каждом шагу в курдском обществе. Характер использования артиклей в курдском языке говорит о том, что в каком-то историческом прошлом эти слова-частицы ставились перед существительными и обозначали (показывали) их род, число и определенность. Это была их естественная форма выражения, как, например, в немецком: das Buch, der Schüler, die Feder и другие. Для убедительности рассмотрим следующие примеры. Существительные Из какой части речи преобразовались Û Egı̂t got: “Yê mirov herdem Существительное mirov (челоmirov dimı̂ne!..” — И Агит ска- век) сначала в атрибутивном зал: «Человек всегда остается словосочетании употреблено в качестве определения (в значеЧеловеком!..» 18 М@с@лок у х@б@рокед щьма@’та к’öрда. Ереван, 1985. С. 178–193, 215–254. 32 Pı̂rejinê gustilk a zêr’ danı̂, ya zı̂v hilda û got. . . — Старая женщина положила золотой перстень, взяла серебряный и сказала. . . Ewê çar gulên sor û yeke sipı̂ anı̂bûn. Di nav yên sor da ya sipı̂ wek sembol a paqijı̂ û bêgunehı̂yê dixwı̂ya — Она принесла четыре красных и одну белую розу. Среди красных белая выглядела как символ чистоты и невинности. Du r’ê li pêşı̂ya wan hebûn, yek p’ir’ dirêj bû, ya din kin bû. Ya dirêj p’ir’ xweş bû, lê ya kin li gelı̂ û gebozanm hasê dibû. — Перед ними стояли две пути: один был очень длинным, другой — коротким. Длинный был очень хорошим, а короткий проходил через ущелья и пропасти. — Ji berê — pêş da pêşı̂ yên me gotine: “Ji dijminan yê herı̂ baş yê mirı̂ ye”. — Еще давно наши предки сказали: «Самый нии прилагательного «человечный»), а после вместе с артиклем выступает в значении существительного, показывающего человечного человека: yê mirov (человечный). Существительное zı̂v (серебро) сначала в атрибутивном словосочетании употреблено в качестве определения (в значении прилагательного «серебряный»), а после вместе с артиклем выступает в значении существительного, показывающего серебряный предмет (кольцо): ya zı̂v (серебряный). Качественное прилагательное sor (красный) сначала в атрибутивном словосочетании употреблено в качестве определения (в значении прилагательного «красный»), после с артиклем выступает в значении существительного, показывающего красные предметы (розы): yên sor (красные). Качественное прилагательное kin (короткий) сначала в атрибутивном словосочетании употреблено в качестве определения (в значении прилагательного «короткий»), после с артиклем выступает в значении существительного, показывающего короткий предмет (дорогу): ya kin (короткая). Качественное прилагательное mirı̂ (мертвый) сначала в атрибутивном словосочетании употреблено в качестве опреде- 33 хороший враг — это мертвый ления (в значении прилагательвраг». ного «мертвый»), после с артиклем выступает в значении существительного, показывающего мертвого человека (врага): yê mirı̂ (мертвый). — Tu wan hevt keç’an dibı̂nı̂, Порядковое числительное çara ku li ber kanı̂yê r’êz bûne, ya (четвертый) сначала в атрибуçaran keç’ a Amed ê kurmet’ ê тивном словосочетании употребmin e, p’ir’ baş hı̂n dibe. — Ты лено в качестве определения видишь этих семерых девочек, (в значении порядкового чисчто стоят в очереди у родни- лительного «четвертый»), после ка, чевертая дочь Амада, мое- с артиклем выступает в значего двоюродного брата, она от- нии существительного, показыличница. вающего предмет, который в ряду подобных себе является четвертым (дочь Амада): ya çara (четвертый). — Ev çar p’irtûk ji me r’a Личное местоимение 1-го лица ez şandine, li ser jı̂ nivı̂sı̂ne, k’a (я) сначала в атрибутивном слоk’ı̂jan ya k’ê ye. Ev hersêk восочетании употреблено в каên we ne, ev jı̂ ya min e. — честве определения (в значении Эти четыре книги нам посла- личного местоимения «я» в роли, и на каждой написано, ка- дительном падеже — min), после кая для кого предназначена. с артиклем выступает в значеЭти три ваши, а эта — моя. нии существительного, показывающего предмет, принадлежавший 1-му лицу: ya min (моя). Heya naha seredaneke me jı̂ pêk Указательное местоимение ev hatibû, encama wê jı̂ baş bû, lê (эта) сначала в атрибутивном ya vê ji ya wê çêtir bû. — До словосочетании употреблено в сих пор у нас еще один ви- качестве определения в родизит состоялся, и его результа- тельном падеже — vê, после с ты были хорошими, но этот артиклем выступает в значении существительного, показываюбыл лучше того. щего предмет, принадлежащий 3-му лицу: ya vê (у этой). Min ev p’irtûk jı̂ xwend, balkêş Указательное местоимение han bû, lê ya han ji vê balk’êştir (та) сначала в атрибутивном слоbû. — Я прочел и эту книгу, восочетании употреблено в каче- 34 интересная книга, но та была стве определения (в значении интереснее. указательного местоимения «та» в именительном падеже), после с артиклем выступает в значении существительного, показывающего конкретный предмет — книгу, которая определенно имеет род и число: ya han (та). Ev nevı̂ya te ye? Çi zar’okek a Вопросительное местоимение r’ indik e!.. Du dotên te hebûn, k’ı̂jan? (которая?) сначала в ne? Ev keç’ika ya k’ı̂janê атрибутивном словосочетании ye? — Эта твоя внучка? Какой употреблено в качестве опредехороший ребенок! У тебя бы- ления (в значении вопросительли две дочери, не так ли? Она ного местоимения «какой?» в дочери которой из них являет- родительном падеже — k’ı̂janê), после с артиклем выступает с ся? вопросом о предмете, принадлежащем 3-му лицу: ya k’ı̂janê? (чья?) Kalkê Meter berç’avkên xwe Относительное местоимение ku r’astkirin û pirsı̂:“Ev wêneyê (которая) сначала в именном Bêrı̂vanê ye, ev Bêrı̂tan e, ev комплексе употреблено как звеLeyla Qaso ye, lê ev wêneyê но (в значении относительного k’ê ye?” — Zozanê weha bi pirs местоимения «который»), выраli kalê zemanan nihêr’ı̂ û got: жающее отношения между су“Ev serbilindı̂yeke me ya din ществительным в именительном e — Zı̂lan e, ya ku xwe kir падеже и определительным комbombe û di baregeha dagirk- плексом слов. После с артиклем eran da teqand û tirs kire dilê выступает в значении того же суneyar!” — Дедушка Метер по- ществительного, с его грамматиправил свои очки и спросил: ческими категориями и опреде«Этот портрет Бериван, это лительными свойствами вместе Беритан, это Лейла Касо, а взятыми: ya ku (которая). вот этот чей портрет?». — Зозан с удивлением посмотрела на старца и сказала: «Это другая наша гордость — это Зилан. Она себя превратила в живую бомбу и взорвалась среди захватнических пол- 35 чищ, устрашив недругов нашего народа!». Dema ku amadek’arı̂yên danı̂na dı̂warên xênı̂ dikirin, Dara li çar cı̂yan stûne nikandibûn: yek li vı̂ milı̂, yek li wı̂ milı̂, dudu jı̂ li milê hanê. Piştr’a ewı̂ ya vir r’akir û li dera han nikand. — Когда вели подготовительные работы для строительства дома, Дара в четырех местах воткнул по одному колу: одним на эту сторону, одним на ту, а две — на другую. Позже он снимал кол вот отсюда и воткнул вон там. Wê demê r’ewşa welêt tiştekı̂ din bû. Hingê em desthilatdar bûn. Ya hingê hingê bû, ya ı̂ro ı̂ro ye! Wisa ye, bavê min! — Xalê Xudêda gotina xwe bire sêrı̂, balgı̂yê berp’ala xwe k’i?şand bin milê xwe, axı̂nek r’ahişt û cixara xwe pêç’a. . . — В ту пору положение страны было совсем другим. Тогда мы были у власти. Тогда было одно, а сегодня — другое! Такова жизнь, батюшка мой! — дядя Ходеда, завершил свое слово, подушку притянул себе под плечо, ахнул и завернул табак. . . — A, li vı̂ fotoyı̂ binihêr’e! Dibı̂nı̂, çawa dor li min girtine.Yek li pişt min sekinye, yek — li pêş min. Ev ê han jı̂, yê r’ex yê han, dema van li min didan, alı̂k’arı̂ dida wan. — Вот посмотри на эту фотокар- 36 Наречие места vir (здесь) сначала в атрибутивном словосочетании употреблено в качестве определенного (в значении наречия места «здесь»), после с артиклем выступает в значении существительного, показывающего предмет, с определенным местонахождением: ya vir (здешный). Наречие времени hingê (тогда) сначала в атрибутивном словосочетании употреблено в качестве определенного (в значении наречия времени «тогда»), после с артиклем выступает в значении существительного, показывающего предмет в определенном временном отрезке: ya hingê (тогдашный). Наречие места r’ex (рядом) сначала в атрибутивном словосочетании употреблено в качестве определенного (в значении наречии места «около, у»), после с артиклем выступает в значении существительного, показывающего точку! Видишь, как окру- предмет, с конкретным местонажили меня. Один стоит за хождением: yê r’ex (который рямной, другой — передо мной. дом). Вот этот, который находится рядом с тем, когда они меня били, он помогал им. И такие примеры в курдском языке можно встретить на каждом шагу. При помощи этих определенных артиклей можно другие части речи превращать в новые производные существительные. Хотя кроме этих форм и сегодня есть в курдском языке существительные, обозначающие предметы и женского, и мужского рода, т. е. существительные-эпицены (epicene). И когда речь идет о конкретном предмете (личности), когда требуется использовать существительное в определенном значении, с определенным родом и числом, они употребляются с конкретным артиклем, показывающим конкретный род и число существительного. Например: Yê Yê Yê Yê Yê bijı̂şk — ya bijı̂şk şivan — ya şivan gundı̂ — ya gundı̂ xwendk’ar — ya xwendk’ar şoreşger — ya şoreşger Yê dersdar — ya dersdar Yê leheng — ya leheng Ya p’adişah — yê p’adişah — доктор — докторша; — пастух — пастушка; — сельчанин — сельчанка; — студент — студентка; — революционер — революционерка; — учитель — учительница; — герой — героиня; — король — королева и другие. А то, что эти артикли в атрибутивных словосочетаниях в отношении того или иного существительного, которое они определяют, занимают постпозитивную позицию, вытекает из структурных особенностей этих словосочетаний. Например: Ya bijı̂şk hat. — Докторша пришла. Bijı̂şk a me hat. — Наша докторша пришла. 37 Yê leheng bı̂ranı̂n. — Вспоминали героя. Gel leheng ê xwe bı̂ranı̂. — Народ вспоминал своего героя. Ya dersdar ji dibistanê derk’et. — Учительница вышла из школы. Dersdar a dibistan a me gotar xwend. — Учительница нашей школы выступила с докладом. Такие позиционные изменения можно встретить и в разных сферах других языков. Так, в армянском говорится: : (— Ašakertn ē girk’@ kardum.) — Ученик читает книгу. Но при анализе предложения задают вопрос: : (— Ov ē kardum?) — Кто читает? : (— Ašakert@!) — Ученик! : (— Ašakertn inč ē anum?) — Ученик что делает? : (-Kardum ē!) — Читает! А не говорят: : (—Ē kardum!). И в немецком глагол aufstehen, который в своей основе имеет устойчивое словосочетание, в предложении, расщепляется, и две части сложного глагола меняются местами: Stehen sie auf ! Но при этом две части сложного глагола выступают одним единым значением. Они в речи могут меняться позициями в отношении друг друга, но все же выражаются в едином значении, т. е. выполняют роли единой семантической единицы. Как видим, слова или слово и морфема, объединенные общим семантическим значением, в зависимости от конкретного контекста могут меняться местами. Здесь сразу же может возникнуть вопрос: если так называемые изафеты первой серии19 — это определенные артикли, понятно, а как быть с «изафетами второй серии»? 19 В курдовеческой литературе принято «изафетные показатели» делить на «изафеты первой серии» (-a, -ê), а их фонетические варианты — «изафетами второй серии»(-e, -ı̂). См.: Курдоев К. К. Грамматика курдского языка. М., 1978. С. 69–78, а также отделы трудов и других специалистов курдского языка по «изафету». 38 И здесь то же самое, вторые — те же артикли, только в несколько видоизмененной форме, т. е. эти формы представляют собой фонетический вариант первых. Практика курдского языка — тому свидетельство: Wexta şer’ destpê bû, Î. Sûkêrman xebatçı̂yê ulmı̂yı̂ sere bû li ı̂nstı̂tûta zimı̂ne ser navê N. Mar’ ya akadêmı̂a T’R’SS ulma.20 — Когда началась война, И. Цукерман был старшим научным сотрудником в Институте языка имени Н. Марра Академии наук СССР. Как видно, когда словосочетание бывает очень длинным и загроможденным следующими друг за другом определениями (в том числе и несогласованными), автор в какомто месте прерывает речевую цепь и находившийся на этом стыке определенный артикль уже выступает без фонетического изменения. Например, прерванная часть вышеприведенного предложения могла бы быть с фонетически измененным артиклем, и получилось бы: «. . . zimı̂ne ser navê N. Mare akadêmı̂a T’R’SS ulma». Таких примеров можно привести много. Но возвратимся к другому любопытному факту. В литературном языке курдов юго-западной (сирийской) части Курдистана, как свидетельствует К. Курдоев, в атрибутивных словосочетаниях (расширенных) «изафетные показатели» не подвергаются фонетическим изменениям. И притом они с существительным составляют аналитическое сочетание (слов).21 Так, если для говора курдского языка определенных районов северной части Курдистана и Армении типичны расширенные словосочетания типа: kur’ê Seyranêyı̂ mezin (старший сын Сейран), то у курдов юго-западной части Курдистана такого рода словосочетания выглядят так: kur’ê Seyranê ê mezin; kur’ê cı̂nar ê bedew (красивый сын соседа); serê xwe ê por’sipı̂ (свою седоволосую голову); destê xwe ê ç’epê (свою левую руку). А формам типа: xebera dya mine belengaz (сведения моей бедной матери) в говоре сирийских курдов соответствуют словосочетания 20 Р’йа т’@з@. 1985. 27 апреля. С. 4. К. К. 1) Грамматика курдского языка. М.; Л., 1957. С. 9597; 2) Грамматика курдского языка. М., 1978. С. 70–75. 21 Курдоев 39 типа: kitêba xort a qalin (толстая книга юноши); bejna te ya horı̂ (твоя ангелиная талия); cenga mezin a pêşin (Первая мировая война). Наши наблюдения показали, что и в других частях Курдистана в устах большинства курдов, говорящих на диалекте курманджи, эти же слова-частицы в аналогичных текстовых ситуациях не подвергаются таким фонетическим изменениям. Надо отметить, что как в курдском языке «изафетных показателей» не существует, также не существуют никаких серий (вариантов) этих показателей. Просто в курдской грамматике, как это на определенном этапе исторического развития бывает и в других языках, соблюдение грамматических законов правописания и орфоэпии осталось без нужного внимания. Поэтому и в пособиях курдского языка и научных грамматиках одну форму той же грамматической категории отнесли к одной, а другую — к другой категории. Но эти слова-частицы, где бы они ни использовались, остаются теми же. Только при письме следует соблюдать законы правописания и орфоэпии. Одно дело кто как произносит, а другое, как пишут — с соблюдением законов правописания или без. Во всех языках с более развитой грамматикой читают по нормам орфоэпии, а пишут в соответствии с законами правописания. Иначе говоря, в данном случае эти частицы надо написать так, как они пишутся, и читать так, как они написаны. Другое отклонение от общих законов языка находится на уровне региональных говоров. Вышеприведенные примеры свидетельствуют о том, что и так называемые формы «второй серии изафетных показателей» — это только фонетические варианты этих же показателей. Из проведенного анализа можно сделать следующие выводы. 1. По традиции, принятой в грамматиках ирансков языках, понятие «изафетные показатели» было внесено и в курдскую грамматику. 40 2. В атрибутивных словосочетаниях курдского языка притяжательно-родительные и атрибутивные отношения выражают не «изафеты», а соответственно косвенный падеж существительного и прилагательное или же другие части речи, использованные в качестве определения. 3. В курдском языке слова-частицы ya, yê, yêd/yên, которые в курдоведческой литературе до сих пор считаются «относительными местоимениями», на самом деле являются определенными артиклями и выражают род, число и определенность существительного. 4. Частицы, названные «изафетами» разных серий — это фонетическое проявление артиклей. В зависимости от синтаксической ситуации (контекста) и от той функции, которую выполняет существительное, они могут занимать постпозитивную или препозитивную позицию. В таких случаях в зависимости от его позиции в отношении существительного, в устной (разговорной) речи эти артикли в определенных говорах могут подвергаться фонетическим изменениям. Ареал употребления определенных артиклей в курдском языке довольно широкий. Наверное, как вся грамматическая система курдского языка, так и эта грамматическая категория в общей морфологической системе существительного нуждается в глубоком изучении. Такое всеобъемлющее изучение станет основой для проявления всех сторон лингвистического строя курдского языка вообще и его грамматического своеобразия в частности. Конечно, лингвистическое исследование определенных артиклей можно проводить еще более глубоко и всесторонне в сравнительно-историческом плане, и тем самым проследить их историческое развитие, уточнить их место и роль в языке. Исследования такого плана дадут возможность точно охарактеризовать грамматические категории существительного, точное разделение существительных и других частей речи, переходы слов из одной части речи в другую, систему склонения, правописание, орфоэпию и т. д. 41 На данном этапе на основе результатов научного исследования можно четко определить грамматические особенности этих артиклей в системе частей речи и их функции в курдском языке. А это в свою очередь становится основой для упорядочения вопросов, связанных с их лексическим значением, фонетическим изменениям в разных синтаксических ситуациях и др. То есть, будут решены вопросы, связанные с их прикладным значением. Тем самим будут отработаны правила их употребления в речи сугубо в соответствии с грамматическими правилами курдского языка. На основе анализа материалов курдского языка и трудов иранистов-лингвистов можно дать грамматическую характеристику определенных артиклей с тем учетом, чтобы в дальнейшем в грамматике курдского языка применять грамматические правила употребления этих артиклей как в устной, так и в письменной речи. Определенные артикли — это односложные вспомогательные слова-частицы, которые, сочетаясь с существительными, показывают их род, число и грамматическое значение (определенность). Определенные артикли курдского языка следующие: -a/ya — употребляется с именами женского рода единственного числа; -ê/yê — употребляется с именами мужского рода единственного числа; -êd/yêd (ên/yên) — употребляется с именами всех родов во множественном числе, не различая грамматического рода. Определенные артикли — вспомогательные слова и не имеют собственного ударения. Как их существование, так и их употребление в языке связаны с существительными. В речи они сочетаются в основном с существительными. Определенные артикли курдского языка изначально были препозитивными. Например: ya dê — мать; 42 yê mı̂r — король; ya mamosta — учительница; yê berxvan — пастух ягнят; ya bijı̂şk — докторша; yê r’êwı̂ — путешественник; пассажир; yê hesink’ar — кузнец; yê helbestvan — стихотворец, поэт; yên bêwar — бездомные, не имеющие крыши над головой, обездоленные; yên leheng — герой; yê şahzade — принц, аристократ; ya şahzade — принцесса, аристократка; ya şahandot — принцесса; yê mı̂rza — принц. Но со временем, в процесе исторического развития языка, в атрибутивных словосочетаниях в отношении существительного артикли стали занимать постпозитивную позицию. Точнее, их стали ставить между определяемым и определением, как бы на основе именных свойств существительного объединяют все словосочетание, снабдив его грамматическими категориями существительного рода и числа. Например: а) — Mı̂r derı̂ yê jûr a mı̂rza vekir, mı̂rza yê biç’ûk, hema ku bav ê xwe dı̂t, ji cı̂ r’abû û berbi wı̂ va bezı̂. — Король открыл двери комнаты принца, маленький принц, увидев отца, встал с места и побежал ему навстречу. б) — Herçar law ên mamosta Amed jı̂ wê r’ojê li malê berev bibûn. Yê nuxurı̂, nav ê wı̂ Sı̂yabend bû, ji Almanı̂yayê hatibû. Ewı̂ û yê biç’ûk ji zû va hev nedı̂tibûn, ji bo wê jı̂ ji yên din cuda bibûn û k’etibûn nav a galegalan <. . . > Herdu dot ên mamosta jı̂ li wir amade bûn. Ya bijı̂şk gotûbêj a germ bi ya dê r’a dikir, lê ya din — ya mamosta, bi bira yê biç’ûk r’a t’evayı̂ bi bavê xwe va gı̂ro bûn. Dema yên biç’ûk di gotûbêj a xwe da xwe ji bı̂rkiribûn, ya dê bi ç’avan mamosta da serwextkirin û çû, ji wan r’a çayê bı̂ne. . . — Все четыре сына преподавателя Амеда в этот день собрались дома. Старший, его звали (дословно: его имя) Сиабанд, приехал 43 из Германии. Он и младший давно не виделись, потому и отделились от других и беседовали (дословно: вступили в беседу) <. . . > И обе дочери преподавателя присутствовали там. Та, которая была врачом, вела теплую беседу с матерью, а другая — учительница, с младшим братом ухаживалиа за отцом. Когда младшие самозабвенно вели беседу (дословно: в своей беседе забыли себя), мать глазами отцу дала понять, и пошла, принести им чая. . . А теперь эти примеры подвергнем грамматическому анализу. Определенные артикли в следующих словосочетаниях постпозитивные: ‘derı̂ yê jûra mı̂rza (двери комнаты принца), mı̂rza yê biç’ûk (маленький принц), bav ê xwe (своего отца), law ên mamosta (сыновья учителя), nav ê wı̂ (его имя), nav a galegalan (в беседу), gotûbêjek a germ” (теплую беседу), bira yê biç’ûk (младший брат), dot ên mamosta (дочери учителя) и gotûbêj a xwe (своей беседе). Здесь они, сочетаясь с существительными derı̂ (дверь), jûr (комната), mı̂rza (принц), bav (отец), law (сын), nav (имя), nav (в, среди), gotûbêj (беседа), определяют их по роду и числу. bira (брат), dot (дочь) и gotûbêj (беседа). А в словосочетаниях yê nuxurı̂ (старший), yê biç’ûk (младший), yên din (другие, остальные), ya bijı̂şk (докторша), ya dê (мать), ya din (другая), ya mamosta (учительница), yên biç’ûk (младшая) и ya dê (мать) эти артикли препозитивно сочетаются с существительными bijı̂şk (врач), dê (мать), mamosta (учитель) и выполняют ту же функцию, т. е. их определяют по роду и числу. А сочетаясь с прилагательными nuxurı̂ (старший), biç’ûk (маленький, младший) и din (другой/другая), снабдив их грамматическими категориями рода и числа, придают им значение существительного. П р и м е ч а н и е: В курдском языке параллельно со словом ya dê (мать) употребляется и форма ya bo (отец). Форма ya bo, скорее всего, является уподоблением формы ya dê. В курдской разговорной речи существует и форма êbo (отец). Например: — Батюшка, оставь, не занимайся пустяками, ну! — Êbo, ca bihêle, bila ev ciwan hinekı̂ serbest bı̂na xwe bikişı̂nin, malavao! 44 — Батюшка, оставь, ну пусть эти молодые свободно подышат, ради Бога! Здесь, что интересно, эти архаичные формы сегодня уже не употребляются для обращения к отцу, а стали формами обращения к личностям мужского рода вообще. Сегодня часто обращаясь даже к мальчишкам (скажем, своему сыну или внуку), говорят: — Ba-bavo(ê bo), te ji me xêr e, ev k’ar ê zar’okan nı̂ne, her’e k’arê xwe, kur’ ê min, her’e! — Батюшка, ты, что хочешь от нас, это не детское дело, иди по своим делам, иди! Также обращаясь к девчонкам, говорят: — Dêya min (ya dê), ca ji k’erema xwe, ji me ra avekê bı̂nı̂? — Матушка, будь доброй, подай мне воды! Эти формы обращения употребляются для подчеркивания или своей любви и уважения к собеседнику, или же, наоборот, иронического, неуважительного отношения. В устной разговорной речи, как мы уже выше отметили, идет процесс изменения некоторых языковых форм путем редукции. Кроме этого, разговорная речь склонна к упрощению форм, при этом сокращая не только окончания слов, но иногда и грамматические категории. Например, у подавляющей части курдов, говорящих на говоре курманджи, в разговорной речи часто пропускаются предлоги. Так, вместо того, чтобы говорить: — Ez li malê me. — Я нахожусь дома. — Ew ji gund çû bajêr’. — Он из деревни уехал в город. — Gulgez di dibistanê da bû, dema şagirt vegeryan. — Гульгез находилась в школе, когда ученики возвращались. — Ew hemû bi serı̂ birayê xwe yê mezin bûn xwedı̂ xwendin. — Все они благодаря своему старшему брату получили образование. — Ewê ji dayı̂k a xwe p’ir’ hezdikir. — Она очень любила свою мать. — Bahoz ji ç’ı̂yayên K’urdistanê ji malbata xwe r’a nameyek şandibû. — Багоз из гор Курдистана письмо послал своей семье. 45 — Bêrı̂van ji xew hişyar bû, ser — ç’avê xwe şûşt û berê xwe da p’irtûkxanê. . . — Бериван проснулась, умылась и отправилась в библиотеку. . . Говорят: — Ez malê me. — Ew gund çû bajêr’. — Gulgez dibistanê da bû dema şagirt vegeryan. — Ew hemû serı̂ birayê xwe yê mezin bûn xwedı̂ xwendin. — Ewê dayı̂ka xwe p’ir’ heizdikir. — Bahoz ç’ı̂yayên K’urdistanê malbata xwe r’a nameyek şandibû. — Bêrı̂van xew hişyar bû ser — ç’avê xwe şûşt û berê xwe da p’irtûkxanê. . . Как видно из вышеприведенных примеров, в разговорной речи часто пропускаются предлоги, а именно li, ji, di, bi. П р и м е ч а н и е: Надо иметь в виду, что форма ji, употребленная в четырех примерах, — это форма двух разных предлогов-омонимов. В одних случаях (ji gund, ji ç’ı̂ya yên K’urdistanê и Bêrı̂van ji xew hişyar bû. . . ) эта форма употреблена как предлог ji в значении «из», «от»; в других (ji dayı̂k a xwe и ji malbat a xwe ra) вместе с существительными соответственно выражают значения винительного и дательного падежей, т. е. мы здесь имеем два различных предлога, которые являются разными словами, имеют разное происхождение и разные значения. С одной стороны, действует тенденция упрощения и сокращения в языке, с другой — переход множества слов из ряда других частей речи в ряд существительных и влияние чужеродной языковой среды приводят к тому, что в определенных случаях, когда существительное употребляется отдельно, определенные артикли пропускаются, а именно: а) когда по естественному, семантическому признаку род и число конкретного существительного и без определенных артиклей известны; например: jin — mêr (женщина — мужчина), pı̂r — kal (старуха — старик), dê — bav (мать — отец), xûşk — bira (сестра — брат), 46 dot — law (дочь — сын), xatı̂ — xal (тетя — дядя), bûk — zava (невеста — жених), mı̂ — beran (овца — баран), ç’êlek — ga (корова — бык), bizin — nêrı̂ (коза — козел), mirı̂şk — dı̂k (курица — петух); б) когда речь идет о незнакомом предмете впервые, неопределенно; например: K’arker, gundı̂ û mamostayan gilı̂ yê xwe dikin yek û r’êxistin a xwe ya p’arastina çanda netewı̂ dadimezirı̂nin. — Рабочие, крестьяне и учителя договорятся, и создадут свою организацию по сохранению национальной культуры. Heval, hogir, xûşk û bira, xal û xarzı̂, kes û kinêz, xerı̂b û dost, der û cinar, hemû hatibûn li wir berev bibûn û hı̂vı̂ya axavtin a nûner ê xwe bûn — nûner, ê ku di nav wan da gihı̂ştibû, mezin bibû, ji gund çûbû bajêr û piştı̂ panzdeh salan vegeryabû gundê xwe yê kal û bava. — Товарищи, друзья, сестры и братья, дяди и двоюродные братья, кузены и кузины — все пришли и собрались там и ждали выступления своего представителя. Представитель вырос среди них, стал взрослым, из села переехал в город и спустя пятнадцать лет вернулся в село своих предков. в) когда существительное склоняется в косвенном и звательном падежах; например: — Keç’ikê name ji dayı̂kê r’a şand. — Дочка послала матери письмо. — Kezı̂zerê dikir hewar û gazegaz: “Hey, hewar, gundı̂no, ca hûn deng ê xwe derxin, van hov û haran em t’alan kirin! — Кезизер кричала, вызвала на помощь: «На помощь, сельчане, хоть вы поднимаете свой голос, эти бешеные дикари ограбили нас!». — Keç’ê, P’erı̂şanê, tu di k’u da winda bûyı̂? — Дочка, Перишан, куда ты исчезла? — Kur’o, Lewendo, la-lawo, xwe bi P’erı̂şanê r’a bigihı̂ne, eskerên R’oma r’eş êdı̂ xwe bi Ç’ı̂yayê R’eş r’a gı̂handin!.. — Эй, Лаванд, сынок, доберись до Паришан, воины Черного Рома уж добрались до Черной Горы!.. А, в остальном, когда существительное в речи употребляется в определенном значении, оно сопровождается опре47 деленным артиклем препозитивно или постпозитивно; например: Hersê kur’ ên met’ a Nenê wê r’ojê bi hev r’a derk’etibûn gı̂hadirûnê. Yek ji yê dinê ciwantir û bi hêztir bû. Yê biç’ûk ketibû ser ê honê û serk’êşı̂ li koma k’êlendı̂’kêşan dikir. Heya nı̂vro hersê bira k’ar kirin, Jêhat, birayê nuxurı̂, ji dê r’a dot: “Yadê, bibêje êbo, emê berı̂ r’ojava k’arê xwe li ser hev da bı̂nin, bila amade be, pişt r’a em divê bi t’evayı̂ r’êbik’evin, ma ne divê em sibê li Amedê bin. — В этот день все три сына тёти Нене вместе вышли на сенокос. Один красивее другого. Младший шел впереди и возглавлял группу косарей. До заката трудились три брата, Жеат, старший брат, сказал матери: «Мать, скажи отцу, мы до заката завершим свою работу, пусть готовится, после мы должны выйти в путь, ведь мы завтра должны быть в Амаде». Р а з д е л II О СУЩЕСТВОВАНИИ СРЕДНЕГО РОДА СУЩЕСТВИТЕЛЬНЫХ В ДРЕВНЕКУРДСКОМ ЯЗЫКЕ (А утеряны ли полностью следы среднего рода существительного в курдском языке?) В I разделе мы рассмотрели разные формы выражения рода и числа существительного в курдском языке и подробно остановились на формах слов-частиц a, ê, êd/ên. Эти слова-частицы в курдоведческой литературе были определены в соответствии с теми законами, которые были приняты для других иранских языков, а именно: это флективные форманты, выражающие атрибутивные отношения (определяемое — определение), и их назвали «изафетами». Было высказано мнение, что эти слова-частицы курдского языка так же, как и «изафеты» персидского языка, происходят от древнеиранского «относительно-указательного местоимения hya/ya».1 И в дальнейшем этим частицам приписывали роль родительного падежа. В иранском языкознании также принято считать, что курдский вариант этого форманта отличается от персидского. И главным различием было признано то, что он выражает также род и число 1 Подробнее см.: Бертельс Е. Э. Грамматика персидского языка. Л., 1926. С. 20–29; 1980. С. 154; 1963. С. 35; 1962. С. 30; а также раздел I, с. 15–18. 49 существительного.2 Вместе с этим аналитические формы этих слов-частиц (ya, yê, yêd/yên) специалисты курдской грамматики считали «относительно-указательными местоимениями» (см. раздел I). Однако анализ материалов курдского языка, сопоставление их с материалами других индоевропейских языков и рассмотрение научных выводов лингвистов в области курдоведения, иранистики и общей индоевропеистики разных времен привели к другому мнению. Материалы курдского языка показывают, что эти словачастицы никакого отношения не имеют к той характеристике, которую приписывают им исследователи. На самом деле они являются определенными артиклями курдского языка (раздел I). Эти определенные артикли различают грамматические категории существительного — рода (женского и мужского) и числа (ед. и мн.). На этой основе в научных трудах по курдскому языку, а также в пособиях и учебниках принято полагать, что в курдском языке существуют два рода существительного: мужской и женский. И что грамматическую категорию женского рода в единственном числе выражает определенный артикль a, мужского рода — ê, которые в научной литературе принято называть «изафетами». На этой же основе и по тому же принципу в курдоведческой литературе об этих «изафетных показателях», и их основных формах (выражающих род и число существитель2 Шамилов А. Ш., Цукерман И. И., Курдоев К. К. Об изафете в курдском языке // Революция и письменность. I (16). М., 1933. С. 51– 57.; Курдоев К. К. Грамматика курдского языка, М.; Л., 1957. С. 86– 104; Цукерман И. И. 1) О некоторых свойствах вторичной флексии в курдском языке // Язык и мышление». Т. XI. М.; Л., 1948.. С. 363– 378; 2) Очерки курдской грамматики. Глагольные формы курманджи. М., 1962. С. 78-98; Бакаев Ч. Х. Язык курдов СССР. М., 1973. С. 93– 115; Эйюби К. Р., Смирнова И. А. Курдский диалект Мукри. Л., 1968. С. 25–28; Цаболов Р. Л. Очерки исторической морфологии курдского языка. М., 1978. С. 8–14; Хетагуров Л. А. Категория рода в иранских языках // Учен. зап. Ленингр. гос. ун-та. 1939. Сер. филол. наук. Вып. I. № 20. С. 50–64. 50 ного), и о словосочетаниях, в которых они используются, подробно писали различные курдоведы-лингвисты. Однако в курдском языке существует и другая частица, во многом по своему характеру, функциям и роли в словосочетаниях похожая на определенные артикли, которые, как мы выше сказали, в литературе по иранистике принято называть «изафетами». Это частица ı̂ . И специалисты-лингвисты об этой частице, как и о словосочетаниях, в которых она используется, вспоминали лишь мимолетно от случая к случаю.3 Часто этот показатель идентифицировали с фонетическим вариантом определенного артикля ед. числа мужского рода ê, который в некоторых случаях переходит в ı̂ .4 Однако о частице ı̂ , о сфере ее употребления, особенностях и, что очень важно, о самом ее значении отдельно и подробно нигде ничего не сказано. Потому до сих пор многие важные вопросы, связанные с этой частицей, остаются открытыми: Какую лексическую форму представляет собой частица ı̂ в курдском языке? Какое отношение существует между этой частицей и определенными артиклями, принятыми называть «изафетными показателями» в курдоведческой литературе? Какую роль играет эта частица в курдском языке? Какие особенности имеют словосочетания, в которых она используется? Чтобы ответить на эти и другие вопросы, мы рассмотрим сферу употребления этой частицы в курдском языке, ее функции и лексический характер. Известно, что определенные артикли, в основном, употребляются в субъектной части предложения, а именно в атрибутивных словосочетаниях, образованных членами предложения, выраженными существительным, местоимением, а также другими частями речи, использованными в качестве существительного. А частица ı̂ употребляется в 3 Курдоев К. К. Грамматика курдского языка. М.; Л., 1957. С. 267—270; Авалиани Ю. Ю. Материалы по сложному глаголу курдского языка. Самарканд, 1962. С. 71—97. 4 Авалиани Ю. Ю. Материалы по сложному глаголу курдского языка. С. 93. 51 основном в предикативной части предложения, где член словосочетания, с которым сочетается эта частица, не есть существительным. По-видимому, это и послужило причиной того, что почти все исследователи, говоря о «изафетных показателях», выражающих род и число существительного, и о словосочетаниях, где они используются, проходили мимо частицы ı̂ и словосочетаний, образованных при ее участии. Когда же приходилось по другому поводу и в другом аспекте говорить о словосочетаниях, в которых используется ı̂ 5 , эту частицу называли просто «изафетным показателем» постольку поскольку. Иначе говоря, никто из ученых не обращал внимания на эту грамматическую категорию и не раскрыл ее настоящее значение и функции. Так, к какой же части речи относится эта частица и показателем какой грамматической категории она является? Какую семантическую характеристику имеет эта частица, и какие грамматические функции выполняет она в курдском языке? Вот тот круг вопросов, отвечая на которые, мы сможем ответить и на остальные, связанные с частицей ı̂ . Предположим, что действительно эта частица — одна из фонетических форм определенного артикля. Но против такого предположения говорят следующие обстоятельства: а) эта частица используется не в атрибутивных словосочетаниях, а в предикативной части предложения; б) в иранской лингвистике принято «изафетами» (определенными артиклями) называть те грамматические показатели, которые используются между двумя существительными или же существительным, прилагательным, числительным и местоимением при атрибутивных отношениях, чего нельзя сказать о частице ı̂ ; в) если в атрибутивных словосочетаниях определяемое выражается существительным, то первый член словосоче5 Курдоев К. К. Грамматика курдского языка. С. 267–270; Авалиани Ю. Ю. Материалы по сложному глаголу курдского языка. Самарканд, 1962. С. 71–97. 52 тании типа “nêzı̂kı̂ yekı̂/tiştekı̂ (близко к кому-то/чему-то), с которым сочетается частица ı̂ , выражается не существительным, а другой частью речи. Но все же продолжим анализ расширенного круга языкового материала. Сопоставим две группы примеров и проанализируем их результаты. Рассмотрим примеры I группы: 1) Xeber a çûyı̂n a Memê belav bû di nav bajêr.6 — (Весть об отъезде Маме распространялась по городу. 2) Gotinên dê ya mine belengaz ji bı̂ra min nediçûn.7 — Слова бедной моей матери не выходят из головы. 3) Kur’ê Seyranêyı̂ mezin.8 — Старший сын Сейран. 4) Serk’ar ê malêyı̂ mezin.9 — Старший руководитель семьи. Как видно из примеров (1)–(4), в I группе мы имеем атрибутивные словосочетания, в которых употреблены определенные артикли ya, yê, yêd/yên. А теперь рассмотрим примеры II группы: 1) — Lê vı̂ cı̂yê xalı̂, dûr ı̂ şênlika, ev çi syar in? 10 — А в этих безлюдных местах, далеко от поселений что это за всадники? 2) Ber destê bavê û apê hı̂nı̂ herfa bûye. . . 11 — У отца и дяди учился грамоте. 3) Alı̂yê Îranê k’ew — k’ewê sivê p’êberjêrı̂ gelı̂yê Mexso bûn.12 — В стороне Ирана к рассвету спустились в ущелье Махсо. 4) Lê duh me eskerê wı̂ xapand, kire xeleqê, nêzı̂kı̂ sed mêrê wan kuşt.13 — А вчера мы заманили его солдат, окружили их, у них убили около сотни мужчин. К. К. Грамматика курдского языка. С. 94. же. С. 96. 8 Там же. С. 95. 9 Там же. С. 95. 10 Ш@мо @’. Дьмдьм. Ереван, 1966. С. 88. 11 Т’уманйан Һ. @’франдьнед бжар@. Ереван, 1970. С. 3. 12 @’вдьлр’@h’ман @’. Гöнде мерхаса. Ереван, 1968. С. 56. 13 Ш@мо @’. Дьмдьм. С. 85. 6 Курдоев 7 Там 53 5) Serdar avtomak’ı̂ne pêşberı̂ mala bavê Zerı̂fê dabû sekinandin. — Сардар поставил автомашину напротив отчего дома Зариф. 6) Kalkê Mexso qut’ı̂ya t’itûnê derxist û dirêjı̂ me kir. — Дедушка Махсо достал табачницу и протянул нам. 7) Qı̂zikê got: — De, wekı̂ usane, syar bin, birano, ezê bêm t’evı̂ we.14 — Девушка сказала: «Ну, если так, давайте по коням, братья, я еду с вами». 8) Domamê, ç’evê te agir û şemal in, // Mı̂nanı̂* ç’evkanyên Axmixanê.15 — Любимая, твои глаза — огонь и пламя, // Похожи на источники Ахмахана. Словосочетания II группы своей структурой похожи на словосочетания из I группы. Но в этих словосочетаниях вместо известных нам атрибутивных артиклей используется частица ‘ı̂’. П р и м е ч а н и е: ∗ Словосочетание Mı̂nan ı̂ yekı̂/tiştekı̂ имеет также вариант Mı̂na yekı̂/tiştekı̂. Например: Tu zanı̂, çar birê min hene, ewê te mı̂na r’ûvı̂ya p’ostkin, p’ak bide aqilê xwe 16 — Ты знаешь, у меня два брата, они с тебя, как с лисы, снимут шкуру, хорошо подумай. Но mı̂nan — первоначальная форма, которая происходит от древнеиранского прилагательного *nı̂man. От этой же формы происходит армянское слово /nman.17 Иначе говоря, слово mı̂nan — это форма слова *nı̂man, с перестановкой согласных n и m, а форма mı̂na — это усеченная форма первого. Однако сегодня гласный звук a конца сокращенной формы mı̂nan в словосочетании mı̂na yekı̂/tiştekı̂ воспринимается как определенный артикль a ед. числа, женского рода. Чтобы разобраться, какая разница существует между определенными артиклями и этой частицей и что есть у них общего, мы подвергнем лингвистическому анализу приведенные выше примеры. 1. Xebera çûyı̂na Memê — Весть об отъезде Маме. Слово xeber (весть) — существительное женского рода, ед. числа, 14 Курдские эпические песни-сказы. М., 1962. С. 183. Һ’. Д@ст@гöл. Ереван, 1963. С. 40. 16 Ш@мо @. Дьмдьм. С. 21. 15 Щьнди 17 1977. С. 459. 54 a — определенный артикль женского рода, ед. числа; çûyı̂n (отъезд) — существительное женского рода, ед. числа, образовано от неопределенной формы глагола çûyı̂n (уйти, уходит, отъехать, a — определенный артикль женского рода, ед. числа; Memê — существительное, собственное имя мужского рода. 2. Xeber ê dê ya min (Слова моей матери). Слово xeber (зд.: слово) — существительное женского рода, использовано во мн. числе, ê — усеченная (сокращенная) форма определенного артикля мн. числа êd/ên; min — форма косвенного падежа, ед. числа личного местоимения 1-го лица ez. 3. Kur’ê Seyranêyı̂ mezin — Сейранин старший сын; букв.: Старший сын Сейран. Слово kur (сын) — существительное мужского рода, ед. числа; ê — атрибутивный артикль мужского рода, ед. числа; Seyranê — форма косвенного падежа ед. числа собственного имени женского рода Seyran; -ê — окончание косвенного падежа женского рода ед. числа; yı̂ — фонетический вариант определенного артикля мужского рода, ед. числа yê, относится к существительному kur (сын); mezin — качественное прилагательное, положительная степень. 4. Serk’arê malêyı̂ mtzin (букв. Старший руководитель семьи). Слово serk’ar (руководитель, управляющий, начальник) — существительное мужского рода, ед. числа; ê — атрибутивный артикль мужского рода, ед. числа; malê — форма косвенного падежа, ед. числа существительного женского рода mal ; -ê — окончание косвенного падежа женского рода, ед. числа; yı̂ — фонетический вариант определенного артикля мужского рода, ед. числа yê, относится к существительному serk’ar (руководитель); mezin — качественное прилагательное (большой, старший), положительная степень. Как видно из примеров I группы, в этих атрибутивных словосочетаниях в качестве определяемого выступают существительные xeber, kur’, serk’ar. А «определяемое»18 в 18 Имея в виду, что в курдском языке порядок слов и в атрибу- 55 словосочетаниях второй группы, где между членами этих словосечетании стоит частица ı̂, является не существительным. Это определение, естественно, не может иметь род и число, и, аналогично, сочетающаяся с ними частица -ı̂ тоже не может выражать несуществующие род и число. Рассмотрим словосочетания из примеров II группы: dûrı̂ şênlika (. . . далеко от поселений); hı̂nı̂ herfa bûye (учил грамоту, букв. . . . учил буквы); p’êberjêr ı̂ gelı̂ yê Mexso bûn (. . . спустились в ущелье Махсо); nêzı̂kı̂ sed mêrê wan kuşt (. . . у них убили около сотни мужчин); pêşber ı̂ mal a bav ê Zerı̂fê (. . . напротив отчего дома Зарифь); dirêjı̂ me kir (. . . протянул нам); ezê bêm t’evı̂ we (. . . я еду с вами); Mı̂nanı̂ ç’evkanyên Axmixanê (. . . Похожи на источники Ахмахана). В этих словосочетаниях «определяемые» выражены не существительним, а прилагательными (∗ hı̂n, p’êberjêr, dirêj, mı̂nan), наречиями (dûr,nêzı̂k, pêşber ) и предлогом (t’ev ). Из сопоставлений словосочетаний I и II групп видно, что словосочетания обеих групп по структуре идентичны. Но если в словосочетаниях I группы определяемое — существительное, то в словосочетаниях II группы — нет. Как видно из сопоставления примеров, единственное различие состоит в том, что первый член словосочетаний II группы не существительное. Это и стало причиной, почему к вопросу атрибутивности словосочетании типа nêzı̂kı̂ yekı̂/tiştekı̂ относились с сомнением. Но в курдском языке существуют конструкции типа словосочетаний nêzı̂kı̂ yekı̂/tiştekı̂, в которых вместо частицы ı̂ выступают определенные артикли. Для убедительности рассмотрим следующие предложения и сопоставим их соответственные словосочетания со словосочетаниями II группы, рассмотренными выше: тивных словосочетаниях и в словосочетаниях типа nêzı̂kı̂ yek/tiştekı̂ устойчивый: определяемое ставится на первом месте, а определение — на втором, мы первый член этих словосочетаний условно называем определяемым. 56 а) Vê berbangê mala me da t’ivdarek ê k’oç’ê didı̂tin.19 — Этим утром в нашем доме готовились к переселению. б) Sibê ewê çawa cab a dya xwe bidin?20 — Завтра как они будут отвечать матери? в) Ewı̂ gur’ a xanimê kir.21 — Он послушал госпожу. г) Wana de’w a heqzêdekirinê kirin.22 — Они потребовали повысить зарплату. В курдоведческой литературе принято считать, что в курдском языке составные части сложных глаголов, образованных от имени и вспомогательных глаголов dan, bûn, kirin, anı̂n, при спряжении расщепляются.23 И между двух частей расщепленного глагола ставится изначально подразумеваемый объект, с которым и посредством «изафетных показателей»24 «связывается» именная часть сложного глагола, имеющая основное значение действия. П р и м е ч а н и е: Мы говорим «изначально», потому что сложные переходные глаголы, изначально использовались в аналитическом виде, т. е. до образования сложного глагола было словосочетание, в состав которого входили косвенное дополнение, объект и вспомогательный глагол. Со временем эти словосочетания постепенно осознаются как сложные глаголы, на основе дополнения и вспомогательного глагола. Но и после того, когда они уже воспринимались как самостоятельные сложные глаголы, в них всегда подсознательно подразумевается присутствие объекта в его расщепленном — аналитическом составе. Вопрос образования сложных глаголов — тема другого разговора. Однако мы здесь не можем согласиться с тем заключением, согласно которому «именная часть» сложного глагола «связывается» с объектом посредством «изафетных показателей» (определенных артиклей). 19 Авалиани Ю. Ю. Материалы по сложному глаголу курдского языка. С. 83. 20 Там же. С. 94. 21 Там же. 22 Там же. С. 79–97; Курдоев К. К. Грамматика курдского языка. С. 266–270. 23 Авалиани Ю. Ю. Материалы по сложному глаголу курдского языка. С. 92–94. 24 Курдоев К. К. Грамматика курдского языка. С. 266–267. 57 Дело в том, что определенные артикли никак не связывают именную часть сложного глагола с объектом. Здесь действует то же грамматическое правило, согласно которому для выражения грамматических категорий существительного между сочетающимися существительными или существительным и другим именем всегда ставится изначально подразумевающийся соответствующий определенный артикль, который выражает только род и число существительного. Мы еще вернемся к этому вопросу. Но для выяснения самого значения частицы ı̂, ее развития и преобразования, а также ее функции в современном курдском языке мы определенные артикли («изафетные показатели») и частицу ı̂, а также словосочетания, в которых они использованы, подвергаем сравнительному анализу: 1. . . . t’ivdarekê k’oç’ê didı̂tin (> t’ivdarek ê tiştekı̂ dı̂tin > t’ivdarekdı̂tin); 2. . . . caba dêya xwe didin (>cab a yekı̂/yekê dayı̂n > cabdayı̂n); 3. . . . gur’a xanimê kir (>gur’a yekı̂/yekê kirin > gur’êkirin); 4. . . . de’wa heqzêdekirinê kirin (>de’wa tiştekı̂ kirin > de’wkirin); и: 1) . . . hı̂nı̂ h’erfa bûye (> hı̂nı̂ tiştekı̂ bûn > hı̂nbûn); 2) . . . p’êberjêrı̂ gelı̂yê Mexso bûn (> p’êberjêrı̂ cı̂kı̂ bûn > p’êberjêrbûn); 3) . . . qut’ı̂ya t’itûnê dirêjı̂ me kir (> tiştek dirêjı̂ yekı̂/yekê kirin > dirêjkirin); 4) . . . Lewend ji cı̂yê xwe r’abû, çû û nêzı̂kı̂ t’extê nivı̂sarê bû (> nêzı̂kı̂ tiştekı̂ bûn> nêzı̂kbûn); и другие. Сопоставление этих примеров показывает, что в словосочетаниях I группы мы имеем не сложносоставные глаголы, а сложноаналитические комплексы выражения действия в виде словосочетания в составе предложения. И что из этих словосочетаний еще не образовались сложносостав58 ные глаголы. А их формы t’ivdarekdı̂tin, cabdayı̂n, gur’êkirin, de’wkirin, скорее всего, — производные существительные и не могут в такой же форме как самостоятельные глаголы спрягаться. Например, нельзя сказать: Ez t’ivdarekdibı̂nim; Tu cabdidı̂; Ew gur’dike; Ewan de’wdikin. В предложениях же эти формы в качестве существительного могут быть использованы в роли именного члена предложения. Например: T’ivdarekdı̂tina cejnê ya vê carê serk’evtı̂ bû, ji bo wê jı̂ ew hêjayı̂ pesinên r’êvebirı̂ya bajêr bûn. — На этот раз подготовка к празднику была успешна, потому они и удостоились поошрения руководством города. Serleşkerê t’irk cabdayı̂neka wisa hêvı̂ ntdikirin. — Турецкий военачальник такого ответа не ожидал. Ewı̂ hert’im gur’a jina xwe dikir. Lê ew gur’êkirina wı̂ ya wisa hı̂ç birayê wı̂ xweş nedihat. — Он всегда слушался жену. Но такое послушание совсем не нравилось его брату. K’arkeran de’wa zêdekirina heqdestê xwe dikirin. Lê rêvebirı̂ya k’argehê de’wkirina wan ber guhê xwe ra avı̂t, û r’ewşa k’arkeran dı̂sa wisa ma, heya r’ojekê, ew r’abûne serhildanê. . . — Рабочие требовали повышения зарплаты. Но руководство завода не обратило внимания на их требования, положение рабочих осталось то же, и они восстали. . . Как видно из приведенных примеров, формы t’ivdarekdı̂tin, cabdayı̂n, gur’êkirin, de’wkirin в предложениях использованы в качестве существительного и соответственно выполняют роль подлежащего, объекта. Вместе с тем в предикативной части спрягается только глагольная составляющая комплекса (dan, bûn, kirin, anı̂n). И в этом случае комплекс фактически представляет собой полноценное предложение, где есть подлежащее, сказуемое, дополнение, объект и т. д. Например: Ez t’ivdarek ê (tiştekı̂) dibı̂nim; Tu cab (a yekê/ı̂) didı̂; или: tu cabê didı̂ (yekê/ı̂); Ew gur’ê dike; или: ew gur’ (a yekê/ı̂) dike; Ewan de’wê dikin; или: ewan de’w (a tiştekı̂) dikin. 59 А так как в такой форме словосочетания неполнозначные, то в их составе всегда предполагается наличие какогото дополнения: Ez t’ivdarekê cejna Newroz dibı̂nim; Tu cabê didı̂ hevala; Tu caba dijmin didı̂; Ew gur’a dayka xwe dike? Только после такого предложения с вопросом, если последует ответ, он будет в такой форме: —Ew gur’ê dike (gur’ê< gur’ a wê). Ewan de’w a maf ê xwe dikin? Только после такого предложения, с вопросом, если последует ответ, он будет в такой форме: Ewan de’wê dikin (de’wê < de’w a wê). Эти предикативные комплексы и в курдоведческой литературе называли расщеплением сложносоставного глагола. А между тем, как мы выше сказали, здесь мы имеем сложную конструкцию, которая содержит и предикацию, и дополнение. Вот между сочетающимися дополнениями и ставятся определенные артикли («изафеты»)25 для выражения их рода и числа. И не больше того! Иначе говоря, на данном этапе развития языка мы имеем дело с предикативными комплексами, которые консервировались и до какойто степени превратились в устойчивые словосочетания. И если их рассматривать отдельно, то только с большой долей условности, так как они представляют собой словосочетания, именную часть предикативных комплексов. Идентичную же структуру имеют и словосочетания типа: nêzı̂k ı̂ tiştekı̂ bûn. Структуры, безусловно, идентичные, но у них есть и принципиальная разница. Первый член этих словосочетаний, с которым сочетается частица ı̂, не есть существительные. И, как мы уже выше отметили, если эта частица сочетается со словом (не существительным), не имеющим рода и числа, естественно, и она не будет выражать эти категории существительного. 25 Авалиани Ю. Ю. Материалы по сложному глаголу курдского языка. С. 94; Курдоев К. К. Грамматика курдского языка. С. 267. 60 И еще. Если во всех случаях словосочетания I групы не могут в предложении использоваться в качестве единой лексической фрмы, то из словосочетаний типа nêzı̂k ı̂ yekı̂/tiştekı̂ bûn образуются полноценные глаголы. Например: hı̂n ı̂ tiştekı̂ bûn > hı̂nbûn; p’êberjêr ı̂ cı̂kı̂ bûn > p’êberjêrbûn; tiştek dirêj ı̂ yekı̂/yekê kirin > dirêjkirin; nêzı̂k ı̂ tiştekı̂ bûn> nêzı̂kbûn. В отличие от форм, образовавшихся от словосочетаний I группы, формы hı̂nbûn, p’êberjêrbûn, dirêjkirin, nêzı̂kbûn могут спрягаться самостоятельно, как полноценные глаголы. Например: Настоящее время Ez hı̂ndibim, p’êberjêrdibim, dirêjdikim, nêzı̂kdibim. Tu hı̂ndibı̂, pêberjêrdibı̂, dirêjdikı̂, nêzı̂kdibı̂. Ew hı̂ndibe, pêberjêrdibe, dirêjdike, nêzı̂kdibe. Прошедшее время Ez hı̂nbûm, pêberjêrbûm, nêzı̂kbûm. Tu hı̂nbûyı̂, pêberjêrbûyı̂, nêzı̂kbûyı̂. Ew hı̂nbû, pêberjêrbû, nêzı̂kbû. Min dirêjkir. Te dirêjkir. Wı̂/wê dirêjkir. Несмотря на то что эти сложные глаголы как единое целое самостоятельно спрягаются, но все же при их спряжении всегда подразумеваются «изначально» употребляемые дополнения. Вроде бы, тут все ясно. Но до сегодняшнего дня в курдоведческой литературе частица ı̂ не получила своего окончательного научно обоснованного определения. Одни авторы называют ее «изафетным показателем», но определенно не характеризуют ее как таковую.26 Другие лингвисты эту частицу считают фонетическим вариантом «изафетного показателя» мужского рода, ед. числа ê. У третьих мы уже 26 Авалиани Ю. Ю. Материалы по сложному глаголу курдского языка. С. 95–97; Курдоев К. К. Грамматика курдского языка. С. 267. 61 встречаем «другой» показатель ı̂ ,27 который тоже определенно не характеризуется. Такая неопределенность может стать (и уже стала!) основой для путаницы. Исследователь, не говоря о рядовом читателе, не может разобраться, где о чем идет речь — о частице или же показателе. Наверное, из-за отсутствия четкой научной характеристики этой частицы и точного научного определения ее роли в курдском языке как грамматической категории сегодня трудно отличать эту частицу от ее омонимов или случайных фонетических совпадений. Сначала рассмотрим вопрос сходства частицы ı̂ с фонетическим вариантом определенного артикля мужского рода, ед. числа. Такие варианты произношения определенного артикля ê, как ı̂, иногда встречаются в разговорной речи у сказителей народного устного творчества и певцов народных песен-сказаний. Эти варианты не имеют никакого отношения к частице, объекту нашего исследования. Идентичность этих форм кажущаяся и обманчивая. Изучение материалов курдского языка показывает, что многие атрибутивные словосочетания, часто используясь в разговорной речи с той же определенной структурой, приобретают свойства устойчивых словосочетаний. И так как эти словосочетания с той же устойчивой структурой употреблялись только в узком ареале, со временем в них произошли фонетические изменения, и определенный артикль мужского рода, ед. числа ê перешел в гласный ı̂ . Например: — T’êlı̂ H’emze xwe bi Îbo yê Çopir’oxlı̂ r’a — syar ı̂ bı̂nbaş r’a digihı̂ne, şûr ê şı̂n ber xwe di’kişı̂ne, Qeyd û çı̂dar ê lingê bı̂stûçar girtya diﬁr’ı̂ne, E’lı̂ yê xarzya nava dest — p’ê syar ı̂ bı̂nbaş derdixı̂ne. . . 28 27 Бакаев Ч. Х. Язык курдов СССР. С. 94; Цаболов Р. Л. Очерки исторической морфологии курдского языка. С. 6–11; и др. 28 Щьнди Һ’. Һ@wари. Ереван, 1967. С. 277. 62 Ezdı̂n go: — Gewr ı̂ miraro, bixwe, paşê bişêkirı̂ne — ne ezı̂ va me.29 Anı̂n dan destê H’ekı̂m ı̂ Loqman.30 Но: Dişı̂ne pey H’ekı̂m ê Loqme, tı̂ne.31 Go: — Mêvan mêvan ê Xwedê ye, Ev hesp ê xerı̂b ı̂ çolê ye. . . 32 Подобные примеры встречаются также в одном древнем письменном памятнике курдской литературы — в сулейманийском пергаменте: Gewreı̂ gewrek’an. . . ; guneı̂ p’ale. . . 33 И сегодня в курдском устном творчестве параллельно встречаются варианты таких оборотов с гласнымиê, илиı̂ : 1. R’ostem ê Zal — R’ostem ı̂ Zal. 2. Qiral ê K’aﬁr — Qiral ı̂ K’aﬁr. 3. Loş ê R’ewan — Loş ı̂ R’ewan. 4. Kek ê K’oroxlı̂ — Kek ı̂ K‘oroxlı̂. 5. Kek ê Keko — Kek ı̂ Keko. 6. Bav ê Bava — Bav ı̂ Bava. Сегодня курдские плакальщицы, когда оплакивают усопшего, определенный артикль мужского рода, ед. числа ê произносят как ı̂. Например, вместо того чтобы сказать: — Ezê Kek ê Seyranê r’a t’abûtekê çêkim Dar ê çamê, t’ext ê r’eng e! говорят: — Ezê Kek ı̂ Seyranê ra t’abûtekê çêkim Dar ı̂ çamê, t’ext ı̂ r’tng e! 29 Һ’ькйатед щьм@’та к’öрдийе. К’ьтеба III / Б@рнвисар, пешх@б@р у ньвисарнаси йа Һ’. Щьнди. Ереван, 1969. С. 109. 30 Там же. С. 184. 31 Там же. С. 181 32 Курдские эпические песни-сказы. С. 144. 33 Хамоян М. У. О двух изустных вариантах текста сулейманийского пергамента VII века // Вопросы фразеологии, семантики и грамматического строя восточных языков (Учен. зап. Самарканд. гос. ун-та. 1972. Нов. сер. Вып. 225). Самарканд, 1972. С. 82–84. 63 Конечно, не только в атрибутивной ситуации гласный ê подвергается фонетическому изменению и переходит в ı̂ . В курдской литературе встречается множество примеров других случаев фонетического изменения гласного ê. Рассмотрим следующие примеры: 1. T’a k’engı̂ di zindana da bibin h’ebsı̂ û girtı̂. . . T’a k’engı̂ bixun ev beg û axa me bi xurtı̂, T’a k’engı̂ emê dey li wekin her we bi şirtı̂. . . 2. Ev r’enge biratı̂ me neve ger t’imı̂ wa bin, Hevsar ê me girêdayı̂ bi k’urtan ê k’erabin. 3. Çawa ku dizanim, tu t’mı̂ şer’k’ar û mêrı̂, Deng daye di şerqê, de bi xwe fêriz û şêrı̂,. . . 4. K’anı̂ bav ê te, R’ostem ê meydan? 5. Zincı̂rê ji gerden bişkı̂n, zû were meydan, Îdı̂ tu metirs, pişt û bira Leşkerê Sore.34 Итак, на данном этапе наших исследований выяснилось, что в курдском языке существуют словосочетания, в которых используются частицы a, ê, yêd/yên и ı̂. Как мы ранее отметили, первые три из них — это определенные артикли. Они выражают род и число существительного, которое в комплексе с ним выполняют роли разных членов предложения и особенно важна их роль в построении атрибутивных словосочетаний. Кроме того, сочетаясь с другими частями речи, они придают им значение существительного. Частица ı̂ в курдском языке близка к атрибутивным артиклям, используется в предикативной части предложения и сочетается с теми словами, которые не являются существительными. В этом состоит главное отличие от первых трех частиц. Однако продолжим анализ примеров. Возьмем примеры, в которых одно и то же слово сочетается с разными определенными артиклями («изафетными показателями»). Возникают вопросы такого характера. Артикли, сочетаясь с одними и теми же словами, придают им новые значения 34 Щелил О. Поезийа Щ@г@рхwин@ бажарванийе. Ереван, 1966. С. 41, 109, 62, 51. 64 или смысловые оттенки? Сходство или идентичность этих слов — только кажущееся или они имеют совсем разное происхождение? Для точной этимологической характеристики этих частиц и слов, с которыми они сочетаются, проведем сравнительный лингвистический анализ следующих примеров. I. 1) Destê yekı̂/ê — чья-то рука. Например: Ewı̂ destê xwe dirêjı̂ pênûsê kir u k’ete nava mitala. . . — Он протянул руку к ручке и начал думать. . . 2) Dest a yekı̂/ê — чья-то группа, чей-то отряд. Например: — R’ûspı̂, hûn bi desta xwe va ser ç’avan r’a hatine. — Уважаемый, добро пожаловать вам и вашей группе. В этом примере употреблено не слово dest в значении рука, а слово deste (букет, пучок, связка, группа, отряд). В атрибутивном словосочетании, находясь рядом с определенным артиклем a, конечный гласный e подвергся редукции. 3) Bi (ji) destı̂ yekı̂/ê — через кого-то, при помощи когото. Например: a) Wê dema şer’ û de’wa da Bayram ê adirbêcan bi dest ı̂ şaı̂rê ermenı̂ tê xilazkirinê.35 — В этот период войны азербайджанец Байрам был спасен руками армянского поэта. б) Ewı̂ gundı̂ da du cime’t hebûn: Yeke ermenı̂, lê ya dinê k’urd, Ji dest ı̂ maldar — zulmk’ar êd gund Herda bê hesab k’orlixı̂ dı̂bûn.36 В этой деревне два народа жили: Один армянский, а другой курдский, От рук богатых поработителей деревни Оба видели безграничные злодеяния. II. 1) Ser ê yekı̂/ê — чья-то голова. Например: Wê r’ojê ser ê wı̂ p’ir’ dêşya, û wı̂ nikaribû k’arekı̂ bike. — В этот день у него сильно болела голова, и он не мог ничего делать. Һ. @франдьнед бжар@. Ереван, 1970. С. 81. H’. Destegul. Yêrêvan, 1963. С. 62. 35 Т’уманйан 36 Cindı̂ 65 2) (Bi) ser ı̂ yekı̂/ê — благодаря кому-то/чему-то. Например: — Xwendin, ew mecalek e, bi ser ı̂ k’ı̂janê xort û qı̂z êd k’urda wê daha haj t’erı̂q û şer’k’arı̂ ya cime’t a xwe ye pir’qu’rne hebin.37 — Учеба — это средство, благодаря которому курдские девушки и парни еще глубже изучат многовековую историю своего народа и его борьбу. Здесь, как и в примере Bi (ji) destı̂ yekı̂/ê, ı̂, — фонетический вариант определенного артикля мужского рода ê. П р и м е ч а н и е: В курдском устном народном творчестве существует и словосочетание типа Sera p’adşê — Дворец короля, или k’oçik — sera p’adşê. Однако надо иметь в виду, что мы здесь имеем случайное совпадение. Употребленная форма ser (a) лишь омоним слова ser (ê). Слово, употребленное в первом примере, усеченная форма курдского слова serı̂ (голова), а во втором примере — усеченная форма словаseray (дворец), которое имеет тюркское происхождение. Закономерно, что в атрибутивных словосочетаниях существительные, оканчивающиеся на гласный а, или ê, при сочетании с определенным артиклем женского рода, единственного числа конечный а, или е ассимилируются и сливаются с артиклем а. И потому этот артикль в таких словах воспринимается как окончание: p’ira, sera, ç’ira, dik’a. Так что по законам правописания эти словосочетания должны были выглядеть так: p’ira ya darı̂n, sera ya p’adşê, ç’ira ya malê, dik’a ya t’êatroyê и совсем другое, что по законам орфоэпии (еще — народной!) должны были читать как p’ira darı̂n, sera p’adşê, ç’ira malê, dik’a t’êatroyê. III. 1) Ber ê yekı̂/ê — чье-то лицо; взгляд; обращение; (ср. также: Sı̂ng û berê kewa gozel Elegez e! ). Например: — Ew ji hev xeyı̂dı̂ bûn, û Dı̂lberê ber ê xwe ji wı̂ guhast. — Они были в ссоре, и Дилбар отвернулась от него. Слово ber в курдском языке имеет еще два омонима — оба тоже мужского рода: a) ber — камень, скала. Например: — Ew wek ber û zinar di cı̂ yê xwe da sekinı̂bû û nedilivya. Te ber ê han dı̂tye, a, wek wı̂?! — Он стоял на месте, как камень и скала и не двигался. Ты увидишь ту скалу, вот, как она. b) ber — плод, урожай; добро; результат. Например: — Xwedê bike, tu ber ê wan ewledan bixwı̂. — Xatı̂ya Zı̂nê gote xudan ê malê, û em derk’etin, me ber ê xwe da ç’ı̂ya yên 37 Celı̂l 66 O. Poêzı̂ya Cegerxwı̂ne bajarvanı̂yê. Yêrêvan, 1966. С. 79. K’urdistanê. — Дай Бог, чтобы ты вкусил плоды своих детей, — сказала хозяину дома тетя Зине, и мы отправились в горы Курдистана. Слово ber, использованное здесь, происходит от древнеиранского корня ∗ bher — принести, нести; ср. санскрит: bhar, bharami; Зенд-Авеста: barami; др.-перс. barantiy.38 2)Ber a yekı̂/ê — чье — то племя (род). Например: Berê — pêş da dutı̂retı̂ k’etibû nava k’ûrdan, bera* wan û yên din li hev nedikirin. — Издавна между курдскими племенами были распри, их племя и другие не дружили. П р и м е ч а н и е: ∗ Слово ber, использованное в этом предложении, образовалось от основы глагола berevkirin — berev и словообразовательного аффикса существительного -k (berek < berev + k), с последующей редукцией согласного v. А на более позднем этапе и конечный слог ek производного слова berek тоже подвергается редукции и осталась та форма, которую мы сегодня имеем: ber. Параллельно этой форме в курдском языке еще сохраняется и употребляется форма berek. И это слово изначально означало: группа, собор — в смысле общество, на основе родовых отношений. 3)Ber ı̂ yekı̂/ê (tiştekı̂) — до кого-то, чего-то; прежде, первой очереди. Например: Ber ı̂ her tiştı̂ mirov divê mirovı̂ ya xwe ji bı̂r neke, wekı̂ din, her tişt dibe. . . — Прежде всего, человек должен не забывать о своей человечности, все остальное образуется. Здесь мы имеем слово, которое по своему происхождению различается от первых двух форм (ber ). Это усеченная форма наречия berê — раньше, в прежнее время, до, прежде. В этом слове конечный гласный ê подвергся редукции, и в словосочетании типа ber ı̂ yekı̂/ê (tiştekı̂) оно уже выступает в форме, где ê редуцирован. IV. 1) Pişt a yekı̂/ê — чья-то спина. Например: Pişt a pı̂rik a Nenê dêşya û ji bo wê jı̂ ew h’evtêk bû, ku ew haş ji çûyı̂n — hatina malê nênbû. — У бабушки Нане спина болела, потому уже неделю она была не в курсе домашних событий. 38 67 2) (Bi) pişt ı̂ yekı̂/ê — при чьей-то помощи, благодаря чьей-то помощи. Например: — Keso r’êvebirekı̂ baş bû, û hemû gundı̂yên me bi pişt ı̂ wı̂ bûn xwedı̂ mal û hebûn. — Касо был хорошим управленцем, и все наши односельчане благодаря его помощи стали богатыми. В первом примере этой группы использовано существительное женского рода, ед. числа pişt (спина); оно сочетается с артиклем женского рода, ед. числа a, а во втором предложении слово pişt сочетается с частицей ı̂ , принадлежность которой к какой-то конкретной части речи неизвестна. Если в данном предложении мы имеем слово pişt, в значении ‘спина’, которое в курдском языке женского рода, то оно должно было сочетаться с определенным артиклем a, а не с частицей ı̂, которая не выражает никакого рода существительного. А если это слово не существительное, и оно, и существительное pişt — только омонимы, тогда оно не должно было использоваться в атрибутивном словосочетании, еще и с предлогом: bi (bi piştı̂ wı̂). Однако сегодня в курдском языке используются параллельно словосочетания bi serı̂ yekı̂/ê и bi piştı̂ yekı̂/ê, т. е. возможны варианты принадлежности второй формы pişt к конкретной части речи: а) существительному женского рода; б) другой части речи. Рассмотрим оба варианта. В первом варианте формально сочетание pişt с частицей ı̂ само исключает возможность говорить о существительном женского рода. В курдском языке есть отыменный (именной) предлог pişt, который имеется также в некоторых иранских языках,39 и переводится как «за, после». Например: Pişt ı̂ vêna bi xebata ji bo k’urda te şewq veda. . . 40 — После этого ты своей работой для курдов засверкал. . . Если предположим, что предмет нашего разговора слово pişt — это отыменный предлог, то словосочетание bi pişt ı̂ yekı̂/ê 39 Персидско-русский словарь: В 2 т. / Под ред. Ю. А. Рубинчика. Т. I. М., 1970. С. 301. 40 Щелил О. Поезийа Щ@г@рхwин@ бажарванийе. С. 26. 68 не имело бы значения «благодаря» и не употреблялось бы с предлогом bi (ср.: . . . lê me bi piştı̂ Xwedê struê wı̂ şkênand 41 ), потому что предлог bi сочетается только с существительным и вместе с этим существительным в предложении становится дополнением сказуемого — косвенным дополнением орудия действия. Если формально подходить, то вопрос останется открытым. Так как эти словосочетания по сути — устойчивые (фразеологизмы), то надо и причины такого несогласия искать в этой сфере. В курдском языке есть и другие фразеологические обороты, образованные на основе значения слова pişt (спина; тыл, защита, опора, защитник). Например: Eger hevalên me nehatana pişta me, dijminê em bişkênandana. — Если наши товарищи не пришли бы нам на помощь, то враг сломал бы нас. Lao, Xwedê piştovanê te be, ez çi dikarim bikim? — Сынок, пусть Бог будет твоим защитником, что я могу сделать!? Eger k’urd pişta hev bigirin, tu kesê nikaribe wan tengav bike. — Если курды будут защищать друг друга, никто не сможет их притеснять. Li zikê yekı̂ xistin, got: “Wey li min pişt!” — Били одному в живот, он кричал: «Ой, моя спина!». Так как смысловые истоки фразеологического оборота bi pişt ı̂ yekı̂/ê исходят из значений вышеприведенных оборотов, значит, и здесь использовано существительное pişt. А то, что оно сочетается с частицей ı̂, надо полагать, что это было по аналогии с фразеологическими оборотами bi ser ı̂ yekı̂/ê и bi dest ı̂ yekı̂/ê. Сравним: 1. Pişt ı̂ vêna bi xebata ji bo k’urda te şewq veda. . . 42 — После этого ты борьбой за курдов загорелся. Здесь мы имеем отыменный предлог pişt. 41 Ш@мо @. Дьмдьм. С. 159. 42 Щелил О. Поезийа Щ@г@рхwин@ бажарванийе. С. 26. 69 2. Lê bi pişt ı̂ Xwedê eşı̂r a me, me nehı̂şt lek’e bê ser. . . 43 — Но с Божьей помощью мы не допустили, чтобы запятналось наше племя. 3. Gelek qı̂z û bûk ê me ye bedew bi dest ı̂ zorê xwe r’a birin.44 — Многих девушек и невест нашей деревни насильно увели. 4. Xwendin, ew mecalek e, bi ser ı̂ k’ı̂janê xort û qı̂z êd kurda. . . 45 Учеба — одно средство, благодаря которому курдские девушки и парни. . . В последних трех примерах использованы существительные: pişt (спина), serı̂ (голова) и dest (рука), которые вместе с предлогом bi в этих предложениях стали косвенным дополнением орудия действия. Вместе с тем в качестве определяемого посредством определенного артикля ê/ı̂ сочетаются с другим существительным (определение). Сравнение примеров, приведенных здесь и выше, показывает, что частица ı̂ в предложении, будучи сопоставима с определенными артиклями ê и a (причем, часто и определенной системой, и смыслоразличительностью), дает все основания полагать, что в древнекурдском языке различался и средний род существительного. Безусловно, этот момент важен и должен исследоваться более глубоко и разносторонне. Однако и на данном этапе, основываясь на имеющихся языковых материалах и накопленном опыте лингвистического анализа, можно научно обосновать это определение. В курдоведческой литературе принято считать, что в атрибутивных словосочетаниях определяемое должно быть именем существительным или словом из числа других частей речи, которые использованы в этом качестве. Вместе с тем в примерах с оборотами bi pişt ı̂ yekı̂/ê, bi ser ı̂ yekı̂/ê и bi dest ı̂ yekı̂/ê мы имеем фразеологические обороты, которые по своей структуре идентичны атрибутивным слово- @. Дьмдьм. С. 81. @’вдьлр’@h’ман @’. Гöнде мерхаса. С. 72. 43 Ш@мо 44 45 Щелил 70 О. Поезийа Щ@г@рхwин@ бажарванийе. С. 79. сочетаниям. Ведь частица ı̂ сочетается только с «определяемым» — несуществительным, которое, понятно, не имеет категории рода и числа. И здесь, естественно, возникает вопрос. Если существует «определяемое», не имеющее грамматических категорий рода и числа, тогда должен с ним в атрибутивном словосочетании сочетаться артикль, который нейтрален в отношении рода. Сам язык нового определенного артикля, который был бы нейтрален в отношении к грамматическому роду, заново не создает, потому что такой в курдском языке уже существовал. Такой артикль был, потому что в древнем языке существовали существительные среднего рода. И вместо (и по аналогии) них в атрибутивных словосочетаниях использовались слова — несуществительные. Так как эти слова были использованы в атрибутивных словосочетаниях, то, естественно, по аналогии с существительными они использовались с определенным артиклем ı̂, так как эти слова — несуществительные и не различают грамматического рода. Как показывает сравнительное исследование атрибутивных словосочетаний, где бы ни были они образованы, в субъектной или в предикативной части предложения, все равно они по своей структуре атрибутивные. В субьектной части атрибутивные словосочетания расширяются, и в них чередуются определенные артикли разных грамматических родов, такая же картина наблюдается и в предикативной части предложения. Ср., например, атрибутивные словосочетания в субъектной части (— Kur’ê Seyran a dot a Serdar ê Meter bû xwendk’ar ) и в предикативной части — (Mamosta ji cı̂ r’abû, çû, nêzı̂k ı̂ şagirt ê dersxane ya çaran bû.) Как видно из этих примеров, члены атрибутивного словосочетания, образованного в субъектной части, сочетаются с определенными артиклями ê a, a и ê, а в предикативной части с ı̂, ê и ya. Есть ли какое-либо отличие у рассматриваемых двух словосочетаний? Никакой! Только во втором примере первый член словосочетании nêzı̂k — это наречие, не имеет грамматического рода и, естественно, сочетается с артиклем ı̂, который не выражает никакого рода. 71 Сегодня в курдском языке употребляются и такие атрибутивные словосочетания, в которых существительное сочетается с артиклем ı̂. Эти существительные в предложении используются в значении носителя смысла действия и выступают в качестве именной части сказуемого. И, сочетаясь с косвенным дополнением, по законам строений атрибутивного словосочетания, они выступают вместе с определенным артиклем ı̂. Конечно же, эти существительные в этом случае показывают не конкретный предмет, а выражают образ действия, потому и сочетаются с артиклем, не различающим грамматического рода. Рассмотрим некоторые такие примеры. 1. E’frandin êd vê berevokê me bi hizkirin a dil ji nava bedewnivı̂sar a cime’ta ermenı̂ya ye bira bijart, nav ê wê “Destegul” danı̂ û bi wê hizkirinê jı̂ ı̂k’ram ı̂ xwendevan ê xwe dikim.46 — Произведения этого сборника мы от всей души и с людовью выбрали из художественной литературы братского армянского народа, назвали его “Destegul”/«Букт цветов» и с этой же любовью преподносим своему читателю. 2. Ew çend car bûn, melle dihatin cem Xano, wekı̂ qulix ı̂ meçı̂tê bike, lê Xano ew qebûl nedikirin.47 — Уже несколько раз к Хано приезжали муллы, чтобы он служил мечети, но Хано их не принимал. 3. Mı̂rze Meh’mûd kevç’ı̂ ji cêva xwe derxist û p’êşk’êş ı̂ p’adşê kir.48 — Мирза Махмуд из своего кармана достал ложку и подарил королю. 4. Meha baharê bû, her bedewetı̂k e t’ebyetê teê bigota bi ı̂nsanet r’a şa dibû, bengz ê xwe nı̂şan ı̂ wan dikir.49 — Была весна, и природа будто радовалась с людьми и показывала им свою красоту. В этих примерах существительные ı̂k’ram, qulix, p’êşk’êş, nı̂şan выражают смысл (образ) действия и вместе с опредеҺ’. Д@ст@гöл. С. 4. @. Дьмдьм. С. 23. 48 Һ’ькйатед щьм@’та к’öрдийе. К’ьтеба III / Б@рнвисар, пешх@б@р у ньвисарнаси йа Һ’. С. 4. 49 @’вдьлр’@h’ман @’. Гöнде мерхаса. С. 10. 46 Щнди 47 Ш@мо 72 ленным артиклем ı̂ вступают в атрибутивные отношения с косвеными дополнениями (как несогласованные определения). Словосочетания, в которых использованы существительные, выражающие образ действия, сравним с теми словосочетаниями, в которых они употреблены как существительные, в качестве определяемого, или же в которых употреблены неопределенные формы глаголов. Тогда мы будем иметь следующую различительную картину. А. 1. Tiştek ı̂k’ramı̂ yekı̂/ê kirin 2. 3. Б. 1. 2. 3. В. 1. 2. 3. — что-то преподнести кому-то. Îk’rama yekı̂/ê — чей-то преподнесенный (предмет). Îk’ramkirin a yekı̂/ê — чье-то преподнесение (в смысле процесса действия). Tiştek p’êşk’êş ı̂ yekı̂/ê kirin — что-то подарить кому-то. P’êşk’êşa yekı̂/ê — чей-то подарок. — чье-то дарение. P’êşk’êşkirina yekı̂/ê Tiştek nı̂şanı̂ yekı̂/ê kirin — что-то показать кому-то. Nı̂şana yekı̂/ê — чей-то знак, примета, свидетельство. — чье-то показание Nı̂şankirina yekı̂/ê (в смысле процесса действия). Итак, в трех группах примеров, в каждой из которых три словосочетания, все первые, вторые и третьи словосочетания по своей структуре идентичны. В первых словосочетаниях в качестве определяемых использованы слова ı̂k’ram, p’êşk’êş и nı̂şan, выражающие образ действия, которые в определенных словосочетаниях вместе с артиклем ı̂ сочетаются с косвенным дополнением: yekı̂/ê. 73 Во вторых словосочетаниях в роли определяемых выступают существительные ı̂k’ram, p’êşk’êş и nı̂şan, которые вместе с определенным артиклем женского рода a сочетаются с несогласованным определением: yekı̂/ê. В третьих словосочетаниях неопределенные формы глаголов ı̂k’ramkirin, p’êşk’êşkirin и nı̂şankirin употреблены в роли существительных, которые в качестве определяемого и вместе с артиклем женского рода a сочетаются с несогласованным определением yekı̂/ê. Как видно из приведенных примеров, в первых двух словосочетаниях всех трех групп в роли определяемого использованы одни и те же существительные ı̂k’ram, p’êşk’êş или nı̂şan. И если эти существительные в первых словосочетаниях сочетаются с определением вместе с определенным артиклем ı̂ , то во вторых словосочетаниях — вместе с определенным артиклем женского рода a. Иначе говоря, определенные артикли a и ı̂ выполняют смыслоразличительные функции, так как различные значения существительного зависят от определенных артиклей. Однако смыслоразличительная роль этих артиклей связана с конкретной синтаксической конструкцией и с тем смысловым значением, в котором употреблено существительное. То есть востребованность конкретного артикля зависит от того смыслового значения, которое имеет существительное в конкретном контексте. Согласно основам лингвистики, если на данном этапе исторического развития возникают новые грамматические понятия, которые до этого в языке не существовали, то они приобретают (получают) свое соответственное грамматическое оформление. Однако же в конкретном случае этот артикль (в древнекурдском языке он различал средний род существительного) в связи с новой потребностью в языке, появившейся в определенный период, был заново востребован и употреблен в словосочетаниях типа nêzı̂k ı̂ yekı̂/tiştekı̂. В новом синтаксическом сочетании с этими словами он находится в диалектической взаимосвязи. А этим объясняет74 ся другая, словообразовательная функция данного артикля. Словосочетания bi (ji) dest ı̂ yekı̂/ê, bi ser ı̂ yekı̂/ê и bi pişt ı̂ yekı̂/ê — это фразеологические обороты со значениями «при помощи. . . » и «благодаря. . . ». И выраженные значения этих оборотов прямого отношения не имеют ни к существительным: dest — рука, кисть; serı̂ — голова, pişt — спина, поясница, талия, ни к частице ı̂ . В оборотах: tiştek ı̂k’ram ı̂ yekı̂/ê kirin, tiştek p’êşk’êş ı̂ yekı̂/ê kirin, tiştek nı̂şan ı̂ yekı̂/ê kirin и tiştek dirêj ı̂ yekı̂/ê kirin существительные ı̂k’ram, p’êşk’êş и nı̂şan, а также прилагательное dirêj преобразовались в формы выражения образа действия и вместе с частицей ı̂ становятся составной частью сказуемого. Таким образом, из изложенного материала следуют следующие выводы. Во-первых, частица ı̂ — это определенный артикль, а словосочетания, в которых он употребляется, по своему характеру атрибутивные. Во-вторых, артикль ı̂ сочетается со словами-несуществительными, а также с существительными, использованными в качестве других частей речи. В-третьих, артикль ı̂ не различает грамматические категории рода и числа существительного. В-четвертых, если словосочетания с определенными артиклями (ê и a), различающие (выражающие) род и число существительного, образуются в субъектной части предложения, то словосочетания, в которых использован артикль ı̂ , образуются в основном в предикативной части, при наличии определенных синтаксических отношений. В-пятых, словосочетания типа nêzı̂k ı̂ yekı̂/tiştekı̂ представляют собой только часть возможного расширенного определенного словосочетания. Например: Bêrı̂tan nêzı̂k ı̂ t ’ext ê nivı̂sarê yê Zanı̂ngeh a dewletê ya navendı̂ bû û spartina mamosta yê xwe pêk anı̂. — Беритан подходила к письменной доске Центрального государственного университета и выполняла задание своего преподавателя. Kezı̂zer pênûsê ji berı̂k a xwe derdixe û 75 dirêj ı̂ dot a xal ê xwe ya biç’ûk dike. — Кезизер из своего кармана достает ручку и протягивает младшей дочке своего дяди. В-шестых, в курдской грамматике необходимо четко отличать артикль ı̂ от фонетического варианта определенного артикля мужского рода, ед. числа ê, который в определенных ситуациях произносится как ı̂. В-седьмых, определенный артикль ı̂, который сегодня используется только в словосочетаниях типа nêzı̂k ı̂ yekı̂/tiştekı̂ и сочетается с несуществительными, — архаизм артикля среднего рода в древнекурдском языке. И так как со временем определенный артикль мужского рода ê в отдельных областях устной разговорной речи произносился, как ı̂, и этот процесс на определенном историческом этапе становился тенденцией, разница между артиклями мужского и среднего родов постепенно исчезает. И тем самым дифференциация среднего рода перестает существовать в курдском языке. Таким образом, имена среднего рода постепенно переходят в состав существительных мужского рода, и со временем кончается период существования среднего рода существительных в курдском языке. Об этом свидетельствует тот факт, что в южном диалекте (сорани) курдского языка со временем перестала существовать категория грамматического рода, и сегодня в этом диалекте имеется только определенный артикль ı̂, который не различает грамматического рода.50 50 Авалиани Ю. Ю. Материалы по сложному глаголу курдского языка. С. 93; Курдоев К. К. Курдский язык. М., 1961. С. 28; Цаболов Р. Л. Очерки исторической морфологии курдского языка. С. 8–11; Эйюби К. Р., Смирнова И. А. Курдский диалект Мукри. С. 25. 76 Р а з д е л III ОБЩЕИНДОЕВРОПЕЙСКИЙ СУБСТРАТ В КУРДСКОМ ЯЗЫКЕ Об исторических связях между курдским и другими индоевропейскими языками разные лингвисты широкого профиля и курдоведы высказали интересные мнения. И все же они свои исследования в области курдского языка провели в соответствии с той теорией, которая образовалась на основе исследования материалов других иранских языков, лингвистические особенности курдского языка объясняли фактически грамматическими законами других иранских языков. Поэтому своеобразие курдского языка и богатство его лексических и грамматических форм и категорий остались в тени. Это послужило причиной того, что многие грамматические основы общеиндоевропейского праязыка, которые могли бы быть объяснены при помощи материалов курдского языка, доныне ждут своих исследователей. А курдский язык, который так богат разнообразными лексическими формами, грамматическими категориями и имеет своеобразный синтаксический строй, представляет собой бесценный источник с точки зрения исследования общеиндоевропейских и общеиранских основ. Настоящая работа — только подготовка научной основы для дальнейшего исследования общеиндоевропейского языкового пространства путем изучения и сопоставления индоевропейского субстрата, сохранившегося в курдском языке, и материалов других индоевропейских языков. В ней представлен новый подход рассмотрения общеиндоевропейско77 го языкового пространства, общих основ и межъязыковых параллелей в родственных языках на основе курдского материала. Такое изучение языка предоставит возможности научно более точно охарактеризовать особенности каждого языка, отдельной группы языков и языков всей индоевропейской семьи вместе взятых, определить место каждого языка в составе общей семьи. Изучение научной литературы в области индоевропейской лингвистики дает возможность полагать, что удастся ответить на многие вопросы в области иранского и общеиндоевропейского языкознания. Если исследования курдского языка провести на основе сравнительно-исторического метода, то появится возможность осветить многие стороны начальных основ индоевропейского праязыка, но для этого потребуется несколько поколений лингвистов-курдоведов. Поэтому в настоящем разделе мы остановимся на двух группах основных аналогий в курдском и других индоевропейских языках: во-первых, это определенные артикли (article indikatif) и их архаичные формы в курдском и других индоевропейских языках; во-вторых, это слова, которые составляют часть основного словарного запаса курдского и другого индоевропейского языка — русского. Сначала рассмотрим архаичные формы определенных артиклей, которые в виде архаизмов форм индоевропейского праязыка сохранились в курдском языке. Это словачастицы, аналогии которых имеются и в курдском, и в других индоевропейских языках. Речь идет о словах-частицах lê, la, lê, которые сохранились в определенной части архаичных оборотов курдского языка. В атрибутивных словосочетаниях (attribute word combination) типа p‘irtûk a balkêş (интересная книга), sazı̂ yên civakı̂ (общественные структуры) и xort ê leheng (герой юноша) слова-частицы: a, ê, ên в них показывают род и число существительных. Частица a в словосочетании p‘irtûk a balkêş указывает на существительные женского рода, ед. числа p‘irtûk (книга); yên в словосочетании sazı̂ yên 78 civakı̂ — на существительное во мн. числе sazı̂ (учреждение, организация); ê в словосочетании xort ê leheng — на существительное мужского рода в ед. числе xort (юноша, молодой парень). Однако в курдском языке сохранились и архаичные формы определенных артиклей, которые более древние, чем упомянутые так называемые древнеиранские относительно-указательные местоимения. Эти артикли в процессе исторического развития подверглись определенным изменениям, но их первоначальные формы, использовались в определенной узкой сфере языка, законсервировались, сохранились и в такой же форме дошли до нас в виде архаизмов. Эти формы определенных артиклей в курдском языке в основном сохранились и используются в разных жанрах устного народного творчества, таких как песни, шуткианекдоты, проклятия, молитвы, сказки и разного рода архаичные жаргонные выражения. Это слова1 lê, la, lê. Если рассмотрим эти слова в соответствии с грамматическими категориями курдского языка и той ролью, которую они играют в языке, то станет очевидным, что они, как и определенные артикли ê(yê), a (ya), ên(yên), показывают род и число существительных. Например, Lˆe domama te ji te r’a gorı̂ bûyı̂! La tu dayı̂ka min bûye! Lˆe stûyê we şkestina, nemerdno, çawa destê we girt, hûn vı̂ k’arê k’irêt pêk bı̂nin! — Чтобы у вас шея сломалась, подлецы, как у вас руки не дрогнули совершать такую мерзость! В курдоведческой литературе эти формы принято называть местоименными частицами, а их формы звательного падежа lo! (ro!, yo!), lê! (rê!, yê!) — междометиями 1 Наверное, эти формы можно только условно называть словами, потому что их основное значение со временем ослабло, они превратились в неполноценные слова и сегодня уже как вспомогательные формы или же как морфемы используются в языке. 79 (interjectione). Например, Lo bavo, hûn çi ji vê zar’okê dixwazin? — Эй вы! Что вам нужно от этого ребенка? Hey, lˆe daê, dilê minê k’ı̂ne-k’ı̂ne!.. — Ах, мама, у меня сердце ноет! В связи с тем, что, с одной стороны, аналогии архаичных форм (lê, la, lê) и сегодня существуют в ряде других индоевропейских, в основном, неиранских языков и используются как определенные артикли, а с другой стороны, архаичные формы в курдоведческой литературе называют местоименными частицами или же междометиями, возникает парадокс. Каким образом эти «местоименные частицы» и «междометия» в курдском языке выражают род и число существительных и имеют аналогии в других индоевропейских языках в качестве артиклей? Притом в языках неиранских! Возникают многочисленные вопросы, на которые требуются ответы. Что это за слова? К каким частям речи курдского языка они принадлежат? Какая связь существует между этими словами-частицами курдского языка и их аналогией в других индоевропейских языках, которые по своему фонетическому составу или идентичны, или схожи? Какая связь есть между этими и теми словами, которые в курдском языке определяют (выражают) род и число существительного, т. е. определенными артиклями? На эти и другие вопросы можно дать исчерпывающий ответ, если лингвистические исследования в этой области провести на основе сравнительно-исторического метода. Мы же здесь постараемся ответить на них, исходя из тех материалов курдского языка, которые имеются в нашем распоряжении. Исследования, проведенные в области курдского языка, в основном были описательного характера (descriptive lingvistics), в соответствии с чем язык рассматривали в его статическом состоянии (синхронное исследование). Вместе с тем накопленный опыт сравнительно-исторических исследований в области индоевропейских языков позволяет про80 следить динамику исторического развития курдского языка в соответствии с принципами диахронической лингвистики. В этой области на основе научного опыта, накопленного в области исследований иранских языков, советский курдовед Р. Цаболов выполнил определенную обобщающую работу.2 Однако мы в его трудах об интересующих нас архаичных формах ничего не встретили. Иначе говоря, обе его книги служили только вспомогательными источниками, хотя они содержат интересные примеры научного подхода сравнительно-исторического исследования языкового материала. В истории курдоведения великий армянский просветитель Хачатур Абовян первым обратил внимание на вышеупомянутые архаические формы слов в курдском языке. Говоря о народном песенном творчестве курдского народа, он пишет, что певец, готовясь к пению . . . начинает распевку слогами lo- lo- lo!.3 Абовян не был лингвистом, но на слова-морфемы он обратил внимание и сравнивал их с рефренами la- la- la! у европейцев. Но не более того! И все же он как бы обозначил проблему изучения и научного определения этих слов. В настоящее время существуют разные точки зрения, бытующие в курдоведческой литературе, две группы слов — lê, la, lê и lo, lê, lo. Причем каждую из этих групп лингвисты называли по-разному — и местоименными частицами, и междометиями и др. Часто даже один и тот же автор в разных местах эти слова-частицы называл по-разному и о них высказывал противоположные мнения. Так, Ч. Бакаев в своем курдско-русском словаре первую группу этих слов (lê, la, lê) называет местоименными части2 Цаболов Р. 1) Очерк исторической фонетики курдского языка. М., 1976. С. 3–8; 2) Очерк исторической морфологии курдского языка. М., 1978. С. 3–5. 3 1958. С. 247. 81 цами и говорит, что они используются в выражениях, обозначающих проклятие, сожаление, пожелание и т. п. И далее пишет, что местоименная частица la употребляется при обращении к существительным женского рода, а lê — для обращения к существительным мужского рода.4 А в своем грамматическом очерке, помещенным в конце того же словаря5 и в книге «Язык курдов СССР»,6 он вторую группу этих слов рассматривает как междометия или же, как звательно-междометийные частицы и переводит их как «эй!». К. К. Курдоев эти слова называет или междометиями,7 или же частицами, «являющимися специальными формами обращения».8 Здесь нельзя не заметить очевидные противоречия! Итак, попробуем найти их истоки! Вначале оба автора показывают, что эти слова-частицы (la, lê, la) используются в предложении «перед именами в формах звательного падежа, выражают категорию рода и числа».9 При таком заявлении возникает естественный вопрос: если они частицы, тогда как они могут склоняться? Ведь склоняются только существительные, местоимения и другие части речи, которые употребляются вместо существительного, в его роли, а также артикли, которые дополняют существительное. А ведь частицы (фонемы) — форманты словоотносительного, словообразовательного и словоизменительного характера! В языке такими функциями обладают также формальные слова. Как бы то ни было, в науке о языке частицы, каким бы образом ни были охарактеризованы, всегда рассматривались как неполноценные слова, да и словами их называли Ч. Х. Курдско-русский словарь. М., 1957. С. 221 и 223. же. С. 585–586. 6 Бакаев Ч. Х. Язык курдов СССР. М., 1973. С. 39. 7 Курдоев К. К. Курдско-русский словарь, М., 1960. С. 491, 505–506, 582, 890. 8 Курдоев К. К. 1) Грамматика курдского языка. М.; Л., 1957. С. 59– 61; 2) Грамматика курдского языка. М., 1978. С. 57–59. 9 Бакаев Ч. Х. Язык курдов СССР. С. 93; Курдоев К. К. 1) Грамматика курдского языка. М.; Л., 1957. С. 59–60; 2) Грамматика курдского языка. М., 1978. 57–59. 4 Бакаев 5 Там 82 условно. А неполноценные слова только служат изменениям, а сами не изменяются. В лингвистике они были приняты как части речи, которые не склоняются и получили свое научное определение на этой основе.10 И другое, если lo!, lê!, lo! — это формы звательного падежа, тогда они должны были иметь и свои формы прямого (именительного) падежа?! А это несомненно формы lê, la, lê, которые были названы местоименными частицами. А если они являются междометиями, тогда почему, подобно существительному, склоняются и показывают его род и число? Ведь междометия та часть речи, которая не склоняется и не может показывать род и число существительного? Междометия не могут быть членами предложения и только выражают эмоции, чувства автора: радость, скорбь, зависть, пожелания, гнев и возмущение.11 К. Курдоев, хотя и считает эти слова-частицы «частицами обращения», все же пишет: «Частицы обращения lê и lo перед именами в формах звательного падежа выражают категорию рода и числа: lo служит для выражения мужского рода и множественного числа, lê — для выражения женского рода».12 Здесь очевидно, что К. Курдоев эти слова признает средствами, выражающими род и число существительного. Однако далее в своей грамматики автор пишет: «Перед частицами lê и lo употребляется междометие (interectione) wey!, выражающее сожаление, огорчение. Это сочетание часто в песнях повторяется как рефрен: Weylê delalê, weylê delalê! “Ой, красавица, ой, красавица!”, Weylo delalo, weylo delalo! “Ой, красавец, ой, красавец!”».13 Если эти слова сами являются междометиями, или «звательно-междометийними частицами», то почему для выражения скорби, грусти, сожаления, вместе с ними использу10 1975. С. 200; Толковый словарь русского языка / Под ред. С. И. Ожегова, Н. Ю. Швецова. М., 1999. С. 877. 11 Там же. С. 211; Там же. С. 348. 12 Курдоев К. К. Грамматика курдского языка. М., 1978. С. 58. 13 Там же. 83 ются междометия wey! и hey!.14 Например, Weylê delalê! — Ах, любимая! Heylo êt’ı̂mo! — Эй ты, сирота! Как здесь понять какие слова выражают обращение, чувство, вызов, а какие — род и число существительного?! Для полной ясности продолжим сопоставление примеров, взяты у К. Курдоева: Lê Gulı̂zerê!; Lê keç’ikê!; Lê jinê!; Lo Casimo!; Lo birano! и другие. Или же: La marûmê!; La (tu) mirar bûyê! и другие. Как видно из этих и других примеров, правда, эти слова-частицы употреблены в конкретных предложениях, но не они выражают обращение. Для большей убедительности попробуем, эти предложения прочитать с этими частицами и без них. La tu xûşka min bûyê! — Чтобы ты была моей сестрой! Tu xûşka min bûyê! — Чтобы ты была моей сестрой! Lo bavo, çi bûye!? — Батюшка, что случилось!? Bavo, çi bûye!? — Батюшка, что случилось!? Lê daê, de r’abe! — Матушка, вставай, ну! Daê, de r’abe! — Матушка, вставай, ну! Или: La tu mirê! Tu mirê! La ez qir’ik bûyê..! Ez qir’ik bûyê..! и другие. Из этих примеров хорошо видно, что обращение выражают те существительные и местоимения (tu, bavo, daê, ez ), которые с этими частицами (lê , la) или без них выступают в звательном падеже, т. е. эти существительные и местоимения показывают, кому (чему) адресовано обращение, имеют основное ударение. Формы этих же слов-частиц в именительном падеже не имеют никакого ударения и не могут выражать обращение. Они только тогда имеют слабое, второстепенное, ударение, когда вместе с существительными 14 Курдоев К. К. 1) Грамматика курдского языка. М.; Л., 1957. С. 59– 60; 2) Курдско-русский словарь. М., 1960. С. 491–493, 505–506, 890; Курдоев К. К. Грамматика курдского языка. М., 1978. С. 21, 57–59. 84 склоняются в звательном падеже: Hey (↑), lo(↓) bavo (↑), lo(↓) bavo(↑)! Hey(↑), lê(↓) daê(↑), lê(↓) daê(↑)! 15 В словосочетаниях и предложениях типа приведенных выше примеров восклицание выражают междометия. А эти вспомогательные слова-частицы, о которых идет речь, выражают только род и число, вместе с этим и определенность существительного. Такие предложения сегодня можно составить и без этих слов-частиц. И в этом случае эти предложения с точки зрения обращения ничуть не страдают. Здесь единственное, что немного страдает, это — выражение рода и числа существительного и местоимений. Но и это, пусть не в полним объеме, восполняется за счет того, что некоторые глаголы в повелительном наклонении косвенно выражают род и число существительного (mirê! gulvedayê! xwı̂şka min kiribûyê! и другие). А существительные в звательном падеже выражают зов и обращение. И только определенность существительного немного «ослабляется». Например, сопоставим два варианта таких предложения — с вышеуказанными частицами и без них: Ax, lê xweyê, la tu kor û k’otı̂ bûyê! — Эх, сестра, чтобы ты была незрячей и нездоровой! Ax, xweyê, tu kor û k’otı̂ bûyê! — Эх, сестра, чтобы ты была незрячей и нездоровой! Hey, lê, keç’ikê, bûka mala bavê minê! — Эй, девушка, невеста моего отчего дома! Hey, keç’ikê, bûka mala bavê minê! — Эй, девушка, невеста моего отчего дома! Lo bavo, çi bûye? — Батюшка, что случилось? Bavo, çi bûye? — Батюшка, что случилось? Lê daê, de bêje! — Эй, матушка, скажи! Daê, de bêje! — Эй, матушка, скажи! Lê xweê, de r’abe! — Эй, сестричка, вставай! Xweê, de r’abe! — Эй, сестричка, вставай! 15 В этих примерах знак ↑ означает основное ударение, а ↓ — второстепенное, слабое. 85 Lê Gulı̂zerê, tu li k’u mayı̂!? — Эй, Гюлизар, ты где отстала! Gulı̂zerê, tu li k’u mayı̂!? — Эй, Гюлизар, ты где отстала! La tu mirê! — Чтоб ты умерла! Tu mirê! — Чтоб ты умерла! и другие. Как видно из приведенных примеров, когда те же предложения приводятся без слов-частиц lê , la, lê, это влияет не на повелительность, воззвание или обращение, а на определенность (род и число) существительного и местоимения. В некоторых случаях эти слова-частицы имеют повелительно-восклицательный оттенок. Это происходит оттого, что когда они с существительными склоняются, в звательном падеже у них под влиянием ударения существительного появляется слабое, второстепенное, ударение. И другое немаловажное обстоятельство. Так как в речи слова-частицы ê, la, lê, употреблялись с междометиями wey!, hey!, ax!, то со временем они образовали с ними новые составные слова: weylê! axlo! heylo! и другие, которые сегодня стали самостоятельными междометиями. И эти слова, конечно же, выражают чувство, эмоции автора. После появления в языке этих составных слов, когда слова-частицы lo!, lê!, lo! употребляются отдельно от этих производных составных слов, то они воспринимаются вместо всего составного слова. Иначе говоря, здесь они уже приводятся не в качестве прежних вспомогательных слов-частиц (lo!, lê!, lo! ), а как части этих производных слов (weylê! axlo! Heylo! ) — вместо них. И в этом случае их особенности выражения рода и числа существительного постепенно ослабевают и забываются. Но со временем лексическое значение этих форм расширяется, они приобретают новые особенности и в народных песнях используются в качестве рефренов для создания музыкального колорита. Вот, например, что об этом пишет К. Курдоев: «В песнях в качестве частиц обращения параллельно с частицами lo, lê часто употребляются (слова обращения): weylo (для мужского рода), weylê (для женского рода), образованные от соединения частиц 86 lo, lê к междометию wey, выражающему сожаление, огорчение. При этом частицы lo, lê в песнях часто повторяются как припевы, и между повторами появляется слово wey».16 Как мы уже указывали в начале раздела, Х. Абовян в курдских песнях обнаружил эти рефрены и сравнивал их с рефренами la!, la!, la! у европейцев. Кроме этого, тут и другое обстоятельство играет определенную роль. Когда эти слова используются только в устной речи (в народном устном творчестве, а также в некоторых устойчивых словосочетаниях, связанных с жизнью предков, такие как молитвы, благословение, проклятия, скороговорки, и др.) и в узком речевом кругу, значение этих слов подвергается изменению и расширяется. При этом основное значение сужается, ослабевает и отступает на второй план, а на первый план выходит их новое, приобретенное значение. Итак, в таких условиях непосвященному читателю трудно разбираться, какие формы этих слов принадлежат каким конкретным частям речи. Но, как мы выше убедились, эти слова в курдском языке выражают род и число существительных и их определенность. Эти грамматические особенности эти слова идентифицируют с определенными артиклями курдского языка. Чтобы убедиться в этом, достаточно сопоставить формы lê, la, lê с определенными артиклями курдского языка yê, ya, yên/yêd. Как видно из приведенных примеров, обе группы слов по своему фонетическому составу близки. Их разделяют начальные звуки l и y. Но нетрудно заметить, что оба эти звука являются звонкими согласными (sonore). Еще в конце XIX — начале XX в. в научной литературе появилось мнение, что индоевропейский l в иранских языках переходил в r, а позже заново — в l (l — r — l ) и что звук l отсутствует в обоих древнеиранских языках: древнеперсидском и авестийском языке, что также в письме этих языков нет ука16 Курдоев К. К. Грамматика курдского языка. М.; Л., 1957. C. 60. 87 заний на то, где следует читать l, а где r.17 И в ряде других языков даже некоторые звуки этого ряда считаются фонетическими вариантами одной и той же фонемы (например, звуки r и l в корейском языке).18 В курдском языке и сегодня время от времени звуки r и l параллельно используются как фонетические варианты одной той же фонемы. Например, lo — ro!, lê — rê!; gilêş — girêş, çelx — çerx; gilê — girê, bila! — bira!; gustı̂lk — gustı̂rk, kulı̂lk — kulı̂rk и другие. А от слабого и мягкого r до полугласного y ничего не остается. . . И в ряде l — r — y мягкий согласный r является как бы переходным звеном. В процессе исторического развития языка в формах lê, la, lê по такой же схеме происходили фонетические изменения. И звонкий согласный l перешел в r, а последний — в полугласный y. И сегодня в курдском языке параллельно с формами lo и lê используются и формы rê, ro и yo. Например, De, yo xalo, dilê minê k’ı̂ne — k’ı̂n e! Lo-ro-ro, şivano, şivanê berx û mı̂yano! Lê-rê-rê, keç’ika delalê, te serê xwe hildaye, wa k’uda diçı̂!? De, yê-yê, de, lê daê! Таким образом, в курдском языке тысячелетиями происходили фонетические изменения, которые вполне соответствуют естественным законам как общего развития языка, так и его внутренним законам. А некоторые формы этих слов использовались как в ряде устойчивых словосочетаний (phrase), так и в повседневной (живой) речи, их ареал пользования остался ограниченным, они законсервировались и в курдском языке свою 17 Horn P. Neupersische Sriftspraxe // CI Ph. Bd I. Abt 2. Strassburg, 1898–1901. S. 55; Salemann Mittelpersisch // Ibid. S. 268; Абаев В. Скифо-европейские изоглоссы. М., 1965. С. 35–41 и 81; Цаболов Р. Л. Очерк исторической фонетики курдского языка. C. 72–75. 18 Маслов Ю. С. Введение в языкознание. М., 1975. С. 56–66. 88 жизнь продолжают в качестве архаизмов древних закономерностей. И тот процесс, который в динамическом развитии живого языка совершался, сегодня с опозданием повторяется (еще раз сопоставим формы lo, ro и yo! ). Как видно из приведенных примеров, формы lê, la, lê в курдском языке существовали до форм yê, ya, yên/yêd. И последние формы, как свидетельствуют древние источники, были в древних индоиранских (арийских) языках еще во втором тысячелетии до рождения Христа. То есть, выходит, что формы этих слов, со звонким согласным l существовали в индоевропейском праязыке до второго тысячелетия, так как в ряде индоиранских языков начальный согласный l ко второму тысячелетию уже переходил в полугласный y. К этому времени, например, слова- частицы в древнеарийских языках имели такую картину: авеста — ya, yā, санскрит — ya, yā, древнеперсидский — hya/ya. А в ряде европейских языков, а также в индийском языке тирахи и сегодня существуют определенные артикли, которые или идентичны этим архаичным частицам в курдском языке, или же близки им по форме. Итак, сопоставим примеры из ряда европейских языков и новоиндийском языке тирахи: французский — le, la, les;19 итальянский — il, la, le;20 испанский — el, la, los/las;21; тирахи — le, la.22 А в португальском, который входит в ту же индоевропейскую семью языков, и в европейской группе ближе стоит к испанскому языку, началь19 1957. С. 946; Катагошина Н. А., Гурычева М. С., Аллендорф К. А. История Французского языка. М., 1976. С. 26–70; Доза А. История французского языка. М., 1956. С. 295 и 300–301; Ганшина К. А. Французскорусский словарь. М., 1962. С. 463 и 471. 20 С. 946; Розенталь Д. Э. Итальянский язык. М., 1949. С. 397–400. 21 С. 946; Васильева-Шведе О. К., Степанов Г. В. Теоретическая грамматика испанского языка. М., 1972. С. 63–67; Канонич С. И. Артикль в испанском языке. М., 1967. С. 5–33; Кельина Ф. В. Испанско-русский словарь. М., 1966. С. 350, 520 и 541. 22 С. 938. 89 ный согласный l в этих артиклях со временем вообще выпал. И сегодня в этом языке имеются формы o, a- для единственного числа и os, as- для множественного числа.23 Итак, изложенный материал позволяет констатировать следующие положения: а) формы lê, la, lê, которые существуют в курдском языке, в древнекурдском были определенными артиклями; в процессе исторического развития в них происходили фонетические изменения, в результате чего образовались их сегодняшние формы yê, ya, yên/yêd ; б) так как ареал использования форм звательного падежа этих артиклей (lo!, lê!, lo! ) был ограниченным, в зависимости от их роли и места в языке со временем у них появились новые, второстепенные значения; в) аналогии архаических форм определенных артиклей и сегодня существуют в ряде других индоевропейских языков; г) наличие архаических форм в курдском и их аналогий в некоторых современных индоевропейских языках свидетельствует о том, что они существовали еще в индоевропейском праязыке. Как мы видели выше, древние формы определенных артиклей в виде архаизмов сохранились в современном курдском языке, которые или идентичны, или же близки определенным артиклям ряда других индоевропейских языков по своей форме. Проведенные нами научные изыскания подтвердили наличие аналогии сегодняшних форм определенных артиклей (yê, ya, yên/yêd ) курдского языка в русском, с незначительными фонетическими изменениями. Эти артикли в русском языке прошли такой же исторический словоизменительный путь, что и в курдском языке. Исследование материала русского языка проводилось по той же схеме, что и в курд23 Там же. С. 946; Старец С. М., Феерштейн Е. Н. Португальскорусский словарь. М., 1972. С. 9 и 575; Никонов Б. А. Грамматика португальского языка. М., 1981. С. 8–33. 90 ском языке: за основу были взяты атрибутивные словосочетания. Исследование показало, что существует большое сходство систем прилагательных обоих языков, а также наличие рода, числа и склонения прилагательных в курдской и русской грамматиках, а также форм тех частиц, которые в русском принято называть аффиксами прилагательных (адъективирующие аффиксы). Эти частицы в русском языке прошли такой сложный путь, что с трудом можно определить их принадлежность к конкретной части речи. Но сопоставление этих частиц русского языка с определенными артиклями курдского языка в контексте сравнительно-исторических исследований в области индоевропейских языков предоставляет возможность раскрыть основы их происхождения. Как известно, атрибутивные словосочетания (attribute word combination) в индоевропейских языках имеют два варианта очередности слов. В таких словосочетаниях некоторых языков на первом месте ставится существительное в роли определяемого, а на втором — прилагательное или существительное и местоимение в родительном падеже — в роли определения. Такая расстановка слов присуща иранским языкам. А в других индоевропейских языках такие словосочетания имеют обратный порядок слов: на первое место ставится определение. Иранские языки: курдский: gul a sor; персидский: (gol- e sorx); другие индоевропейские языки: русский: красная роза; (karmir немецкий: die rote Rose; армянский: vard). Сравним примеры — курдский: gul a sor и русский: красная роза. Приведенные атрибутивные словосочетания отличаются порядком слов, т. е. структурно; морфологически у них многого общего. В курдском примере gul a sor слово gul (роза) — существительное, a — артикль ед. числа женского рода, выражает род и число существительного (gul ), sor (красный) — прилагательное. В русском примере, если прилагательное оставляем то же самое (красная), а существительное-определяемое заменяем на другое, то в соот91 ветствии с сочетающимся с ним существительным меняется окончание прилагательного, точнее, то, что считается окончанием: красная роза; красный флаг; красное яблоко; красные розы. Иначе говоря основа прилагательного остается неизмененной, а «окончания» в соответствии с родом и числом существительных, меняются и выражают род и число этих существительных (-ая — ед. число, женский род; -ый — ед. число, мужской род; -ое — ед. число, средний род и -ые — мн. число), а не прилагательного. В русской грамматике принято эти частицы называть аффиксами прилагательных, которые показывают род и число (?!). Кроме того, по правилам русской грамматики прилагательные склоняются. Здесь сразу же возникает вопрос: какое отношение имеют род и число к прилагательному? Ведь род и число как грамматические категории относятся к существительному!? То же самое относится и к склонению как грамматической категории! Если род, число и склонение являются грамматическими категориями, присущими существительному, тогда как прилагательные могут склоняться и иметь род и число? Разве это не противоречит общей логике научной грамматики? Во многих языках, чтобы выражать род и число существительного, имеются вспомогательные слова, которые, как принято в лингвистике, называются артиклями. А получается, что в русском языке и прилагательные, наподобие существительных, склоняются и имеют род и число? Если к вопросу подойти в соответствии с внутренними законами языка, то так не должно было быть. Если это так воспринимается, тогда здесь что-то не так! Каждый язык имеет свои внутренние законы, и мы должны в соответствии с этими законами рассмотреть системные особенности каждого из них, изучить и распознать их. Аналогичное неправильное восприятие грамматических особенностей прилагательного бытует и среди исследователей курдского языка. Что же является причиной такого обманчивого восприятия? 92 В курдском языке атрибутивные словосочетания — особые конструкции. Поэтому они часто в предложении воспринимаются как единое целое, как самостоятельная аналитическая семантическая единица. Иногда даже их рассматривают как коллективные члены предложения. И в этом решающую роль играют определенные артикли. Они ставятся между двумя компонентами этих словосочетаний и как бы их объединяют на общей смысловой основе как единой семантической единицы. Такие словосочетания, где определяемое и определение выступают как единая семантическая единица, объединяют в себе значение и свойства обоих компонентов. Иначе говоря эти словосочетания показывают конкретные предметы с конкретными качествами. Поэтому, когда определение (прилагательное или существительное в косвенном/родительном падеже) используется отдельно от конкретного атрибутивного словосочетания, компонентом которого оно являлось, оно берется с определенным артиклем: Benstû ya sor (красный галстук) — ya sor (красный); Derı̂ yê biç’ûk (маленькая дверь) — yê biç’ûk (маленький); Gulı̂ yên dirêj (длинные косички) — yên dirêj (длинные); Gotin ên dersdarê (слова учительницы) — ên dersdarê (учительницыны слова). На этой основе специалисты курдского языка предполагали, что в курдском языке прилагательные имеют род и число и склоняются. И это мнение сегодня доминирует в курдоведческой литературе. В чем заключается суть такого заблуждения? Когда конкретное прилагательное извлекается из конкретного атрибутивного словосочетания и притом с определенным артиклем, выражающим род и число, оно уже выступает в качестве конкретного существительного, а не прилагательного. И здесь оно уже как производное существительное обладает всеми грамматическими особенностями, присущими существительному и имеет род, число и склонение. С этого момента, употребляясь с определенны93 ми артиклями, прилагательные в языке выполняют роль существительного. В приведенном выше словосочетании gul a sor, слово gul (роза) существительное, а sor (красный) прилагательное и обозначает свойство существительного gul (роза) — красный (sor ) цвет. Такие слова, когда в атрибутивных словосочетаниях используются в качестве определения, со временем как бы из состава одной части речи (имя прилагательное) переходят в состав другой (имя существительного). И так как они выступают в роли определения в отношении к конкретному существительному, только в конкретном контексте смогут восприниматься в качестве конкретного существительного. Потому что они своим значением существительного связаны с конкретным существительным и только в конкретной текстовой ситуации могут восприниматься как таковые. И в примерах типа gul a sor (красная роза) ya sor (красная) подразумевает конкретное существительное — gul (роза), которая по цвету красная, ед. числа, женского рода. Аналогичный процесс происходил и в русском языке. Несмотря на то что здесь в атрибутивных словосочетаниях (attribute word combination) определение препозитивно (ставится на первом месте), все же процесс, о котором выше шла речь, аналогичным образом происходил и в русском языке, но своеобразно. Для убедительности рассмотрим вышеприведенное словосочетание красная роза. В этом словосочетании, как выше было сказано, частица24 -ая относится к существительному (роза) и обозначает его род и число. Возникает вопрос: если так, тогда почему эти частицы произносятся и пишутся слитно с прилагательными и воспринимаются как окончания этих слов? В атрибутивных словосочетаниях слова, связанные между собой на определенной основе, произносят24 Мнение редакции не совпадает с мнением автора по поводу признания окончаний прилагательных частицами. 94 ся как единая цепь (единый ряд) слов, и все вместе воспринимается как единое целое. И в этой цепи слов словосложение происходит в основном с конца слов, так как произносятся вместе, сокращая расстояние между звеньями этой цепи. И, кроме этого, эти слова-частицы на общем поле семантического единства словосочетания относятся и к прилагательному — определению. И на этой основе они в определенных словосочетаниях примыкают к ним. По этой причине и сегодня эти частицы воспринимаются как аффиксы прилагательных.Такой процесс происходил и сегодня продолжает происходить и в других индоевропейских языках. Например, в курдском языке от словосочетаний типа ber bi yekı̂/tiştekı̂ образовался предлог berbi, в армянском языке от словосочетаний типа (dep i tun) образовался предлог (depi; ср. также армянский: //depi ver sarn i ver, anveher zinvor! ). Это является общефонетическим процессом, и аналогичные примеры можно встретить в любом языке. Одним примером такого процесса и является образование сегодняшней формы прилагательных русского языка. Нынешние формы прилагательных русского языка образовались после их использования в атрибутивных словосочетаниях. Находясь в составе атрибутивного словосочетания, прилагательные сочетались с существительными, которые сопровождали слова-частицы (ая, ое, ые) и показывали их род и число (красная роза, зеленое поле, добрые отношения). В разговорной речи (а устная речь предшествует письменной и является более динамичной) постепенно эти частицы произносились все более и более близко с прилагательными, нежели с существительными, к которым они относятся. И со временем эти частицы русского языка воспринимались как словообразовательные аффиксы прилагательных, несмотря на то что никакого отношения к ним не имеют. После рассмотрения выше приведенных примеров можно уверенно сказать, что частицы, считающиеся словообразовательными аффиксами прилагательных в русском язы95 ке, являлись определенными артиклями,25 так как: а) эти частицы, несмотря на то что с конца смыкаются с прилагательным, обозначают род и число существительного и являются архаизмами древнерусского определенного артикля; б) употребляясь с прилагательными, они их преобразуют в существительное и при чтении (слушании) собеседник из контекста уже догадывается, какое существительное подразумевает (обозначает) конкретное прилагательное в конце с частицей, или же ожидает, пока затем произносится и существительное; в) в русском языке, когда прилагательное в качестве именной части образует сказуемое, оно выступает без вышеупомянутых «аффиксов» (-ая, -ый, -ое, -ые): Он был чист и невинен. Наг и бос, пойдешь в царстве небес. Он очень красив. Флаг так красен, что!.. и другие; в данных предложениях без аффиксов особенности прилагательного (выражение качества, свойства существительного) ничуть не ослабевает; г) выходит, что в русском языке эти частицы в процессе исторического развития языка воспринимались как словообразовательные аффиксы, но на самом деле являлись определенными артиклями (article indikatif), которые своими фонетическими формами, значением и семантической основой совпадают с определенными артиклями курдского языка. Для убедительности сопоставим формы артиклей курдского и русского языков: Определенные артикли курдского языка ya yê *(ı̂) yên/yêd Определенные артикли русского языка -ая -ый/-ий -ое -ые 25 Мнение редакции не совпадает с мнением автора по поводу признания окончаний прилагательных артиклями. 96 Это только одна грамматическая категория языка! А еще сколько других категорий и слов существует, которые параллельно имеют свои аналогии и в других индоевропейских языках и ждут своего исследователя?! И, причем, это часто бывают такие слова, которые не могли бы быть заимствованы курдским из других индоевропейских языков или наоборот. В этой области можно искать и найти многого общего, которое могло бы пролить свет на наше общеиндоевропейское историческое прошлое. Для дальнейшего исследования огромную научную ценность предоставляет существование множества аналогий корневых слов в курдском и русском языках. И здесь самое интересное состоит в том, что оба народа не могли заимствовать эти слова друг у друга, так как страны обитания обоих народов находятся на тысячекилометровом расстоянии и каких-либо контактов их не зафиксировано. И если до XVIII столетия несколько раз военные представители царской России или же дипломатыисследователи и миссионеры побывали у курдов, эти посещения не могли стать основой для стольких заимствований корневых слов. Для этого требовались бы многосторонние и разнообразные взаимоотношения в течение длительного исторического периода. Исторические данные не свидетельствуют ни о географическом соседстве курдского и русского народов, ни о регулярных и активных торгово-экономических, политических, культурных и других связях между ними. Только в конце XVIII и начале XIX вв. намечается некоторая активность во взаимоотношениях между двумя народами. А такие отношения не могли бы стать основой для возникновения (образования) стольких общих аналогий в этих языках. И здесь, естественно, возникает вопрос: откуда столько аналогий слов и грамматических категорий? Накопленный опыт сравнительно-исторических исследований в области индоевропейских языков, которые проводились до сегодняшнего дня, а также история образо97 вания и распространения этих народов в мире и общность начальных языковых основ предоставляют возможности, чтобы лингвистика ответила на эти и другие вопросы. Сегодня уже можно уверенно констатировать, что курдский и русский языки имеют общую основу не только как два индоевропейских языка. И наличие многих особенностей, присущих обоим языкам, говорят о том, что в длительный исторический период они развивались в составе общей языковой семьи, на одной общей для обоих языков основе. Но все же и здесь возникают вопросы: Какова была эта основа? Где осталась принадлежность курдского к иранским, а русского к славянским группам языков? В каких областях языка общая основа осталась единой, а где очевидны расхождения? Те формы, которые возникли позже, на какой основе развивались? Если в курдском языке существует такое множество аналогий лексических и грамматических форм, которые есть в других неиранских индоевропейских языках, не означает ли это, что ученые-лингвисты должны еще определить место курдского языка в индоевропейской семье языков? Все эти вопросы относятся к другому кругу проблем и нуждаются в научно обоснованном ответе. И, естественно, проведение разностороннего научного исследования для освещения данной проблемы — единственное условие. Частью предмета будущего лингвистического исследования могли бы быть аналогии корневых слов в курдском и русском языках, которые мы предлагаем вниманию специалистов. Курдский язык Русский язык bav bê beran ber(-av) bilqı̂n bira батя без баран берег бульканье, вулкан брат 98 birû bit (bibitin) çar çax ç’êlek çima çors dar deh derı̂/ çvêr (в диалекте заза) dir’yayı̂ dot dotin du ez (личное местоимение I лица) gotin (govtin) ga jin ji nûva jı̂yan kat K’awa kevir kit kuloç kurdi-kı̂ (в диалекте заза) lı̂qı̂n mak meh (mange) mêş, moz mêş (a tiştekı̂/kesekı̂ girtin) (mirov ê) mêşindar mêşingeh mişk na ne nig nizm/nimiz nû/nuh petin pênc qalbûn qas qasik qaz брови быть четыре час теленок почему черствый дерево десять дверь дранный дочь доить два аз (личное местоимение 1-го лица в древнеславянском) говорить говядина жена/женщина снова жизнь → час ковать камень кот кулич курдский ликовать мать месяц муха ց → мишень ր мышь нет не нога низкий новый печь пять закаляться час каска гусь 99 qul r’azan riz se(g) sê sêlav (< sêl + av) sol (в диалекте заза) -stan (Kurdistan, gulistan) şeş şêst tenik tirs tı̂r (û kevan) toraq verg (в диалекте заза) vir vı̂nı̂ten (в диалекте заза) westyan xaşı̂l zanı̂n zewal(a darê) zirı̂çk (a çavan) zivistan укол, уколоть, колоть рожать рис собака три сель соль стан (станица) шесть шестьдесят тонкий трус тир творог волк врать видеть уставать каша знание завалить/завал зрение, зрачок зима Этот список аналогий можно еще продолжать. В книге были рассмотрены только некоторые аналогии грамматических категорий и корневых слов курдского и других индоевропейских языков. Мы высказали общие соображения об исследованиях общих начальных основ индоевропейских языков и привели ряд совпадающих пар корневых слов курдского и русского языка. Подобные примеры имеются и в других индоевропейских языках, которые нуждаются в научных исследованиях! Мы надеемся, что поднятая нами проблема будет достойна внимания тех лингвистов-исследователей, которые занимаются вопросами общеиндоевропейской лингвистики, и станет основой для научного диалога и результативного сотрудничества специалистов в этой области. 100 *** Есть разные народы, которые тысячелетиями в одном регионе живут в близком соседстве, даже в некоторых местах их представители живут смешанно. В истории известны совместное народное творчество и фольклор этих народов, но аналогии грамматических категорий или корневых слов в языках этих народов не замечались. И если даже какие-то общие слова существуют, они являются языковыми заимствованиями. Но русский и курдские народы, хотя и живут за тысячи километров друг от друга, в их языках — множество аналогий грамматических категории и корневых слов. Как свидетельствует современный русский ученый В. В. Макаренко, в курдском и русском языках существуют более трех тысяч общих корневых слов.26 И еще одна интересная деталь: великий армянский просветитель Хачатур Абовян, когда пишет о курдском танцехороводе (govend), отмечает, что он похож на русский хоровод. Интересно, не так ли?! Курды для армян не являются незнакомым народом, они тысячелетиями жили в тесном соседстве, но армянский писатель курдский govend сравнивает с хороводом другого (русского) народа, который живет за тысячи километров от них! А это является другим аспектом подхода к исследованию общих начальных основ индоевропейских языков. И кроме этого, курдский язык и Курдистан сохранили ряд этнических и географических названий, изучение которых раскроет новые возможности для познания нашего общеиндоевропейского исторического прошлого. 26 Макаренко В. В. 1) Откуда пошла Русь. М., 2005. С. 114–117, 260– 280; 2) Ключи к дешифровке истории древней Европы и Азии. М., 2006. С. 20, 148, 155, 193–197 и др.; 3) У русского и курдского народов более трех тысяч родственных слов // Свободный Курдистан. 2006. № 6 (39). 101 В Курдистане существует В Афганистане существует курдское племя тирахи 27 . язык тирахи, который входит в индоиранскую группу языков (даргские языки), восходящую к ответвлению индийских (индоарийских) языков.28 В Курдистане существует В провинции Синдх Пакикурдское племя синди. стана и штатах Махараштра, Гуджарат и Раджастхан Индии живет народ синдх (синд), а их язык называется синдхи.29 В Курдистане существует В Осетии есть племя алан.30 (Осетины, так же, как и куркурдское племя алан. ды, являются иранским народом.) На севере Курдистана В той же Осетии существует есть район с названием племя дигор.31 Дигор. И, в заключение, по этому поводу. Говорят, что Междуречье (Месопотамия) — это колыбель образования индоевропейских народов и индоевропейской цивилизации. Сегодня курды и Курдистан, существование курдского языка, национальной культуры и сохранение начальных основ (субстрат) индоевропейского праязыка в курдском языке свидетельствуют об этом. Несмотря на 27 Feqı̂ Huseyı̂n Saxnı̂ç. Şêxadı̂ // Laliş. 2004. № 21. P. 24–26. 1975. С. 294; Лингвистический энциклопедический словарь / Под ред. В. Н. Ярцевой и др. М., 2002. С. 127. 29 Там же. С. 273; там же. C. 178–179 и 445. 30 Созаев К. Г. Кто мы родом: осетины или аланы. Владикавказ, 2000. С. 4, 36–39, 41–43; Осетия: Историко-этнографический справочник / Сост. В. А. Торчинов, М. Ш. Кисиев. СПб.; Владикавказ, 1998. С. 8; Калоев Б. А. Осетинские историко-этнографические этюды. М., 1999. С. 4–5. 31 См.: сн. 30. 28 102 то что индоевропейские народы рассеялись по всему свету и во многих общих основах и ценностях у них произошли существенные изменения, но на их исторической родине сохранилось много следов общеиндоевропейских начальных основ. И все следы этих основ надо искать среди курдов в Курдистане. А это в области общей индоевропеистики само по себе представляет важную научную основу для серьезного исследования. ПОСЛЕСЛОВИЕ Об исторических и культурных связях между курдами и армянами было написано достаточно. По этой теме, особенно в советский период, было опубликовано множество статей, проведены конференции, изданы отдельные книги и даже были защищены диссертации. Наверное, в регионе редко можно назвать два таких народа, которые тысячелетиями были cоcедями и имели столько общего. Даже в истории известны такие понятия, как курдско-армянский фольклор, курдско-армянские песни, курдско-армянские танцы. Многие курдские сюжеты лежат в основе произведений армянских писателей (Раффи, Сирас, Кочар, Шираз и др.). Между прочим Рачья Кочар свои первые рассказы написал на курдскую тему. Великие армянские композиторы обращались к курдской музыке (Комитас, Хачатурян и др.). А корифей армянской музыки великий Комитас свою дипломную работу в конце XIX в. в Берлине защитил по курдской музыке. Художники, кинематографисты. . . всех не перечислишь. И сегодня армяне и курды живут по соседству, и не только в Армении. . . Но о курдско-армянских языковых связях почти ничего не известно. Наверное, таким связям можно было посвятить серию серьезных научных работ, особенно, когда в научных библиотеках есть столько трудов об армянском языке в сравнительно-историческом плане. И везде доминирует мнение о влиянии иранских языков на развитие армянского язы104 ка, и особенно ученые обращают внимание на то, что в армянском языке сегодня существуют тысячи корневых слов, которые заимствованы из иранских языков, особенно из пехлеви. Но в рамках этой работы представим для специалистов только параллели нескольких слов в обоих языках и дадим некоторые начальные сведения о них: курдский язык армянский язык yê r’eng yê r’ewan ya dê (слово, в значении pı̂redı̂) ç’epik zêp birinc(в мидийском: brı̂ndz ) piştovan hesper’êz ga freparak fermandar Frat (< Yê Frat) parzûn (parzinandin, tûrparzk) (erang) (Erewan) (ade — диалектное) (cap’) (cep’) (brinj) (paštpan) (aspsrez) (kov) (hraparak) (hramanatar) (Ep’rat) (parz- в значении «ясный, чистий») (hγi — беременная) (hreštak) (lamuk) (čor) // as tvac — в значении курдского слова ez dayı̂) (eγbayr1 < el brayr < el brader < le brader) (berx/golik a) hilı̂ frêştê lawik çors êzdı̂ (ê ezdaı̂< yê ez dayı̂) bira < (yê bira < yê birader< lê birader) 1 Индоевропейский l в армянском переходит в γ(ï), и это слово в армянском произносится как exbayr//eγbayr < el brayr ; ср. также: Felestin—Paγestin, ﬁl—piγ, hli—hγi и другие. 105 ЛИТЕРАТУРА Абаев В. Скифо-европейские изоглоссы. М., 1965. Авалиани Ю. Ю. Особые парные глагольные сочетания в курдском языке. Самарканд, 1959. Авалиани Ю. Ю. Материалы по сложному глаголу курдского языка. Самарканд, 1962. Авалиани Ю. Ю. К семантической структуре слова и фразеологической единицы (ФЕ) // Вопросы фразеологии, семантики и грамматического строя восточных языков. Самарканд, 1972. Авалиани Ю. Ю. Очерки залоговой системы иранских языков (На материале курдского языка). Самарканд, 1972. Бакаев Ч. Х. Курдско-русский словарь. М., 1957. Бакаев Ч. Х. Язык азербайджанских курдов. М., 1965. Бакаев Ч. Х. Язык курдов СССР. М., 1973. Бакаев Ч. Х. Основы курдской орфографии. М., 1983. Бертельс Е. Э. Грамматика персидского языка. Л., 1926. Васильева-Шведе О. К., Степанов Г. В. Теоретическая грамматика испанского языка. М., 1972. Виноградов В. В. Русский язык. М., 2001. Ганшина К. А. Французско-русский словарь. М., 1962. Грамматика русского языка / Под ред. В. В. Виноградова, Е. С. Истриной, С. Г. Бархударова. Т. I. М., 1952. Доза А. История французского языка. М., 1956. Звягинцев В. А. Очерки по общему языкознанию. М., 1962. Зограф Г. А. Языки Индии, Пакистана, Цейлона и Непала. М., 1960. Калоев Б. А. Осетинские историко-этнографические этюды. М., 1999. Канонич С. И. Артикль в испанском языке. М., 1967. 106 Касаткин А. А. Очерки истории литературного итальянского языка XVIII–XX вв. Л., 1976. Катагошина Н. А., Гурычева М. С., Аллендорф К. А. История французского языка. М., 1976. Кельина Ф. В. Испанско-русский словарь. М., 1966. Кодухов В. И. Общее языкознание. М., 1974. Курдоев К. К. Грамматика курдского языка. М.; Л., 1957. Курдоев К. К. Курдско-русский словарь. М., 1960. Курдоев К. К. Курдский язык. М., 1961. Курдоев К. К. Грамматика курдского языка. М., 1978. Курдские эпические песни-сказы. М., 1962. Лингвистический энциклопедический словарь / Под ред. В. Н. Ярцевой и др. М., 2002. Макаренко В. В. Откуда пошла Русь. М., 2005. Макаренко В. В. Ключи к дешифровке истории древней Европы и Азии. М., 2006. Макаренко В. В. У русского и курдского народов более трех тысяч родственных слов // Свободный Курдистан. 2006. № 6(39). Мамоян А. Дж. Грамматические средства выражения определенности существительного и «изафет» в курдском языке (курманджи) // Тезисы докладов XI республиканской научной сессии молодых востоковедов. Ереван, 1985. Мамоян А. Дж. Еще об одном отражении «изафетных показателей» в курдском языке (гипотеза о существовании среднего рода в курдском) // Тезисы докладов XIV республиканской научной сессии молодых востоковедов. Ереван, 1988. Маслов Ю. С. Введение в языкознание. М., 1975. Миллер Б. О некоторых проблемах курдской фонетики // Иранские языки. М.; Л., 1950. Никонов Б. А. Грамматика португальского языка. М., 1981. Оранский И. М. Иранские языки. М., 1963. Осетия и осетины / Сост. Казбек Челехсаты. Владикавказ; СПб., 1994. Осетия: Историческо-этнографический справочник / Сост. В. А. Торчинов, М. Ш. Кисиев. СПб.; Владикавказ, 1998. Персидско-русский словарь: В 2 т. / Под ред. Ю. А. Рубинчика. Т. I. М., 1970. Расторгуева В. С. Вопросы общей эволюции морфологического типа // Опыт историко-типологического исследования иранских языков. Т. I. М., 1975. 107 Реформатский А. А. Введение в языкознание. М., 1967. Розенталь Д. Э. Итальянский язык. М., 1949. Рубинчик Ю. А. Современный персидский язык. М., 1960. Русская грамматика / Под ред. Н. Ю. Шведовой и др. Т. I. М., 1980. Русский язык / Под ред. Л. Л. Касаткина. М., 2005. Созаев К. Г. Кто мы родом: осетины или аланы? Владикавказ, 2000. Соколов С. С. Авестийский язык. М., 1961. Соколов С. С. Язык Авесты. М., 1964. Старец С. М., Феерштейн Е. М. Португальско-русский словарь. М., 1972. Фархади Раван. Разговорный фарси в Афганистане. М., 1974. Хамоян М. У. К историю изучения ЗАЗА // Вопросы фразеологии, семантики и грамматического строя восточных языков. Самарканд, 1972. Хамоян М. У. О двух изустных вариантах текста сулейманийского пергамента VII века // Там же. Хетагуров Л. А. Категория рода в иранских языках // Учен. зап. Ленингр. гос. ун-та. № 20. Сер. фил. наук. Вып. I. Л., 1939. Цаболов Р. Л. Очерк исторической фонетики курдского языка. М., 1976. Цаболов Р. Л. Очерк исторической морфологии курдского языка. М., 1978. Цукерман И. И. О некоторых свойствах вторичной флексии в курдском языке // Язык и мышление. XI. М.; Л., 1948. Цукерман И. И. Очерки курдской грамматики // Иранские языки: В 2 т. Т. II. М.; Л., 1950. С. 78–98. Цукерман И. И. Очерки курдской грамматики: Глагольные формы курманджи. М., 1962. Шамилов А. Ш., Цукерман И. И., Курдоев К. К. Об изафете в курдском языке // Революция и письменность. I (16). М., 1933. Эйюби К. Р., Смирнова И. А. Курдский диалект Мукри. Л., 1968. 1958. Azı̂z C. Mamoyan. Şopên bingeha destêpkı̂ (substrat) ya zimanên hindewropı̂ di kurdı̂ da // Konfêransa zimanê kurdı̂, weşanên “Aram”. Istanbul, 2005. 108 1963. Feqı̂ Huseyı̂n Saxnı̂ç. “ Şêxadı̂” // Laliş. 2004. № 21. С. 24–26. Horn P. Neupersische Sriftsprache. CI Ph. Bd I. Abt 2. Strassburg, 1898–1901. Jardin R. F. Bahdinan Kurmanji. A Gramer of the Kurmanji of the Kurds of Mosul. . . Bagdad, 1922. Jensen Hans. Neupersische Grammatik. Hejdelberg, 1931. 1963. 1975. Salemann. Mittelpersisch // CI Ph. Bd I. Abt 1. Strassburg, 1898–1901. @’вдьлр’@h’ман @’. Гöнде мерхаса. Ереван, 1968. Ш@мо @’. Дьмдьм. Ереван, 1966. Т’уманйан Һ. @’франдьнед бжар@. Ереван, 1970. Щьнди uy’. Д@ст@гöл. Ереван, 1963. Щьнди Һ’. ?@wари. Ереван, 1967; Һ’ькйатед щьм@’та к’öрдийе. К’ьтеба III / Б@рнвисар, пешх@б@р у ньвисарнаси йа Һ’. Щьнди. Ереван, 1969. Щелил О. Поезийа Щ@г@рхwин@ бажарванийе. Ереван, 1966. ПРИЛОЖЕНИЯ Приложение 1 INITIAL INDO-EUROPEAN STEMS IN THE KURDISH LANGUAGE (Appendix) Those linguists that began their scientiﬁc studies in the Kurdish language paid attention to the fact that many words and grammatical categories in this and other languages of the Iranian group of the Indo-European family are identical or at least come from the same substratum. Later some researchers showed the examples of analogies in the Kurdish and other Indo-European languages. Besides that, some attempts were made to conduct a comparative-historical research in the sphere of the Kurdish language. During the long period of the study of the Kurdish language, such a big amount of valuable data was collected, so many academic editions and scientiﬁc works were published, that it is possible today to conduct a deeper and a more detailed research in the sphere of Indo-European stems. Beginning with the eighties of the eighteenth century the researchers, mostly European, had a huge interest in the studies of ethnography, language, culture, history and way of life of Kurdish people and their country Kurdistan. Kurds and Kurdistan were not something abstract or unreal for Europeans. Thus, one of the pioneers of the Kurdish studies in Russia V. Dittel, who made a threeyear journey along the Middle East, wrote this: “The journey via DiyarbakÌr to the border of Syria gave me a lot of observations in the geographical and ethnographical sense. My journey lay through 110 Mardin, Diyarbakir, Nisibin, and Urfu. The countries that I passed constitute a part of Kurdistan and are not well-known (the cursive is mine. — A. M.)”.1 To understand this country, its people and culture, Europeans began to study the Kurdish language and scientiﬁcally research the history and ethnography of the Kurdish people. And here, pursuing their own interest, Europeans stayed true to themselves, showing sound pragmatism. And this is understandable: if somebody wishes to establish economical, commercial, political and other relations with a certain country and its people, to realize their national interest there, they should start with the study of this people’s language. In the end of the eighteenth century the European missionaries, after the return to their countries, published the ﬁrst Kurdish grammars, compiled on the basis of the data of the Kurdish language, collected in Kurdistan. The very ﬁrst was Kurdish Grammar, put together by an Italian missionary Garzoni, which was published in Rome in 1787.2 After Garzoni’s Grammar, the world became more interested in the Kurdish language, and the question about the importance of the studies in the Kurdish language was discussed. Later, basing themselves on what was already achieved in this sphere, the German scientists E. Rediger and A. Pott gave their opinion about the place of the Kurdish language in the Iranian group of the Indo-European family of languages.3 Another European scientist G Hernle came to the conclusion that Kurdish is a live and mostly spoken language and retained only a series of Old Iranian words and forms of grammatical categories. But the mentioned points of view, originating from Garzoni’s Grammar, would appear later. A famous Russian scientist Petr Lerh writes that Garzoni’s Grammar excited a new interest in the Kurdish language among Western scientists. Many scientiﬁc hypotheses were published and many scientiﬁc linguistic studies were conducted. 1 Курдоев 2 Garzoni K. K. Грамматика курдского языка. М., 1978. C. 5. M. P. Grammatica e vocambolario della lingue kurda. Roma, 1787. 3 Rödiger E., Pott A. F. Kurdische studien // Zeitschrift für die Kurde des Morgenlandes. Dermold, 1840. Bd III. Hft 1.; 1842. Bd IV; 1844. Bd V; 1850. Bd VII. 111 Some points of view appear, according to which it is appropriate to use the results of the Kurdish language studies in the ﬁeld of the Iranian philology and the study of the Kurdish language will help to explain certain occurrences in the Avesta language and other Iranian dialects. And the Viennese linguist F. Muller assures that “the interpretation of the peculiarities of Iranian languages wouldn’t be suﬃcient enough if we don’t take into account the phonetic system, wordchanging and word-formation in the Kurdish language”.4 While the majority of the Western orientalists conduct their studies of the Kurdish language in the context of Iranian languages, the French scientist Paul Beidar concentrates his attention on Kurdish-French language analogies. In his opinion, the Kurdish language has certain similarities with the French language when it comes to the lexical composition and some grammatical characteristics.5 The Armenian enlightener Hachatur Abovyan in his wok “The Kurds” suggests that the scientiﬁc world should proceed to “the studies of these original people and their language, to cultivating of this grateful soil, from which you can expect so much beneﬁt for the native history and linguistics”.6 The indisputable contribution to the study of the Kurdish language are the works of the Kurdish scientists and enlighteners of diﬀerent times such as Jaladet Ali Badrhan, Komuran Ali Badrhan, Touﬁk Vahbi, Said Kaban, Nuri Ali Emin, Arab e Shamo, Kanat Kurdoev, Cherkez Bakaev, Kerim Eiubi, and others. The Russian orientalists Y. Avaliani, I. Zukerman, R. Tsabolov, I. Smirnova, Z. Ususpova and many others contributed their share into the development of Kurdish linguistics. They contributed to the development of methodological experiment and material resources for the further studies in this ﬁeld. But in the ﬁeld of comparative-historical linguistics, the deeper and more detailed study of the facts of the Kurdish language is needed. Diﬀerent linguists of broad specialization and specialists in Kurdish gave very interesting opinions. But they still conducted their research in the ﬁeld of the Kurdish language in accordance К. К. Грамматика курдского языка. С. 7. P. 11. 6 Ibid. P. 5. 4 Курдоев 5 Ibid. 112 with the theory that was formed on the basis of the studies of other Iranian languages. And thus the linguistic peculiarities of the Kurdish language were actually explained in accordance with grammatical laws of other Iranian languages. That’s why the peculiarities of this language and the richness of its lexical and grammatical forms and categories were left in the shadow. This was the reason why many grammatical stems of the Indo-European parent language that could be explained with the help of the facts of the Kurdish language are still waiting for their researchers. And the Kurdish language, which is so rich in lexical forms, grammatical categories, and peculiar syntactic system is an invaluable source. The Kurdish language could give a huge opportunity in the study of Indo-European and Iranian substratum to the linguists in this ﬁeld. In order for those uniting sides of Indo-European languages that are still in the shadow to get scientiﬁc explanation, a long and detailed research is needed. The present work is only a preparation of the scientiﬁc basis for further studies of common Indo-European language space using examination and comparison of the Indo-European substratum, extant in the Kurdish language, and the data of other Indo-European languages. We can say that to a certain extent this work is the starting point for studying the common Indo-European language space, common substratum and interlingual parallels in related languages on the basis of the Kurdish language. It will provide an opportunity to give a more precise scientiﬁc characteristic of peculiarities of each language, a separate group of languages and all languages of the Indo-European family taken together. In such a way, it will give an opportunity to look diﬀerently at the place of each language being a constituent of the whole family. The study of scientiﬁc literature written in the ﬁeld of IndoEuropean linguistics gives us grounds to believe that in this way we will be able to answer many questions in the ﬁeld of Iranian and Indo-European linguistics. As we already mentioned earlier, the Kurdish language is an inexhaustible source from the point of view of variation and richness of language data that is very interesting from the point of view of linguistic studies. If we conduct the studies of the Kurdish language using comparative-historical method, then we get an opportunity to 113 shed light on many qualities of the initial substratum of the IndoEuropean parent language. Probably, a few generations of linguists, specialized in Kurdish, are needed to fulﬁll this task. That is way at this point in the present work we will only deal with two groups of main analogies in Kurdish and other Indo-European languages. The ﬁrst group of analogies is deﬁnite articles and their archaic forms in Kurdish and other Indo-European languages. And the second group is the series of words, which constitute a part the core vocabulary of Kurdish and another Indo-European language — Russian. First, let us look at the archaic forms of deﬁnite articles, which in the form of archaisms of the Indo-European parent language are extant in Kurdish. It is a series of words-particles which analogies are extant in Kurdish and other Indo-European languages. It is interesting that analogical forms of those archaisms that are extant in Kurdish can be found today not in Iranian, but in other IndoEuropean languages. We are talking here about the words-particles lê, la, lê, which remained in a certain portion of archaic expressions in the Kurdish language When linguists specialized in Kurdish spoke about grammatical means of gender and number expression of nouns, they concentrated their attention mostly on those forms of particles that are used in attributive word-combinations such as p‘irtûk a balkêş’ (interesting book), sazı̂yên civakı̂ (social structures) and xortê leheng (youth hero). As we can see from the examples, words-particles: a, ê, ên in these word-combinations indicate gender and number of the nouns: the particle a in the word-combination p‘irtûk a balkêş indicates that p‘irtûk (book) is a singular feminine noun; yên in the word-combination sazı̂ yên civakı̂ indicates that the noun sazı̂ (institution, organization) is used in the plural form, and the particle ê in the word-combination xortê leheng indicates that xort (youth, young fellow) is a masculine noun and is used in the singular form. As we saw in the previous sections, the words-particles a, ê, ên used in the examples above are deﬁnite articles. A lot has been written about the forms of these articles, the socalled “isaphet indices”, in Kurdish related literature. And a lot can be said and written on diﬀerent aspects of linguistics on the basis of cumulative scientiﬁc experience and the data of 114 the Kurdish language dealing with deﬁnite articles and their archaic forms. But the present work does not deal with this question. It is a topic of a diﬀerent and more detailed discussion. As we said earlier, linguists specialized in Kurdish consider definite articles (“isaphets”) to be related to Old Iranian “the realtiveindicative pronoun hya/ya”. But in the Kurdish language their archaic forms are extant, and they are much older than the so-called Old Iranian “relative-indicative pronouns” mentioned above. In the process of historical development they underwent certain changes, but their old forms, used in a certain narrow sphere of the language, were preserved and retained, and came to us in the same form. . . But let us go step by step. The archaic forms of deﬁnite articles in the Kurdish language remained and are being used in diﬀerent genres of folklore arts, such as songs, jokes, curses, prayers, fairy-tales, and all kinds of archaic jargon expressions. These words7 are lê, la, lê. If we examine these words in accordance with grammatical categories of the Kurdish language and the role that they play in the language, it becomes obvious that they indicate gender and number of nouns, just like the deﬁnite ê(yê), a (ya), ên(yên). Examples: Lê domama te ji te r’a gorı̂ bûyı̂! La tu dayı̂ka min bûye! Lê stûyê we şkestina, nemerdno, çawa destê we girt, hûn vı̂ k’arê k’irêt pêk bı̂nin! — Let your necks break, you rascals, how could your hands not falter performing this atrocity! In Kurdish related literature these forms are customarily called pronominal particles, and their forms of vocative case lo! (ro!, yo!), lê! (rê!, yê!) are called interjections. Examples: Lo bavo, hûn çi ji vê zar’okê dixwazin? — Hey you! What do you want from this child? Hey, lê daê, dilê minê k’ı̂ne-k’ı̂ne!.. — Oh, mother, my heart is breaking!. But this work does not deal with the presence of these forms in the Kurdish language in general. Neither does it deal with the 7 Probably these forms can be called words only conventionally, because their core meaning has weakened in the course of time. They turned into defective words and are used in today’s language only as auxiliary forms or as morphemes. 115 expression of gender and number of nouns. It concerns a totally diﬀerent matter. The thing is that many questions arise concerning the discrepancies between their natural meaning and the description that they got in the Kurdish related literature. Another important fact is the presence of analogies of these archaic forms (lê, la, lê) in a number of other Indo-European languages, mostly not Iranian. And they are used as deﬁnite articles. But these archaic forms in the Kurdish related to literature are called pronominal particles or interjections. And how can it be that these pronominal particles or interjections in the Kurdish language express gender and number of the nouns and have analogies in other Indo-European languages in the form of articles? Besides, these languages are not Iranian! What kind of words are they? What parts of speech do they belong to in the Kurdish language? What is the connection between these words-particles of the Kurdish language and their analogies in other Indo-European languages, which are identical or close to them in their phonetic composition? What is the connection between these and those words that in the Kurdish language indicate gender and number of nouns, i.e. deﬁnite articles? We can give an irrefragable answer to this question if the linguistic studies in this sphere are conducted on the basis of comparative-historical method, and if the Kurdish language is viewed from the perspective of its historical development and its ties with other Indo-European languages. We will only try here to answer this and other questions in accordance with those facts of the Kurdish language that we have at our disposal. The studies conducted in the sphere of the Kurdish language were done in the descriptive manner, and that is why the language was considered in its static condition (synchronic study). On the other hand, the accumulated experience of comparative-historical studies in the sphere of Indo-European languages gives us an opportunity to look from a diﬀerent angle at the Kurdish language — in the dynamics of historical development, in accordance with the principles of diachronic linguistics. In this sphere, on the grounds of scientiﬁc experience accumulated in the ﬁeld of Iranian languages, the Russian specialist in Kurdish R. L. Tsabolov completed a certain resumptive work: his 116 two books are devoted to historical studies in the ﬁeld of phonetics and morphology of the Kurdish language.8 And though he admits that he completed a resumptive work9 using the opinions manifested before him, we did not ﬁnd any information in his works about the archaic forms in questions. And in this case both of his books served only as subsidiary sources. They contain interesting examples of scientiﬁc approach using comparative-historical method of studying language facts. In the history of Kurdish studies, the Armenian enlightener Hachatur Abovyan was the ﬁrst one to pay attention to the archaic word forms in the Kurdish language mentioned above. Speaking about the art of folk songs of the Kurdish people, he writes that a singer, preparing to sing. . . starts with syllables lo-lo-lo!.10 Abovyan was not a linguist, but these words-forms attracted his attention and he compared them with refrains la-la-la! in European culture. But no more than that! But nevertheless this man, while not being a professional specialist in Kurdish studies, paid attention to one peculiarity of the Kurdish language and thus marked it as a problem demanding further studying and requiring scientiﬁc deﬁnition of these words, in such a way expressing a hidden wish for future researchers to study this problem And in fact, what are those words? What parts of speech do they belong to, and what grammatical peculiarities do they have? To answer this and other questions we will turn to the literature about the Kurdish language. We will turn to it in order to reach a scientiﬁcally based common point of view by using critical analysis of those opinions and points of view that existed before. And pursuing the same goal we will subject to scientiﬁc comparison diﬀerent points of view and the results of diﬀerent studies of Kurdish and other Indo-European languages. From such points of view popular in Kurdish related literature it follows that there are two groups of these words in the Kurdish language, the ﬁrst one lê, la, lê and the second one is lo, lê, lo. And, as it was mentioned earlier, linguists gave diﬀerent names to those groups. They “ascribed” diﬀerent deﬁnitions to them: pronominal 8 Цаболов Р. Л. 1) Очерк исторической фонетики курдского языка. М., 1976; 2) Очерк исторической морфологии курдского языка. М., 1978. 9 1) Ibid. P. 3–8; 2) Ibid. P. 3–5. 10 1958. C. 247. 117 particles, interjections, and so on. It happened often that the same author used diﬀerent names for these words-particles in diﬀerent places in his works. Of course, it is important that there is a lack of a detailed study of the data of the Kurdish language, and it is not merely that. Thus, Ch. Bakaev in his Kurdish-Russian dictionary calls the ﬁrst group of these words (lê, la, lê) pronominal particles and says that they are used in expressions representing curses, regrets, wishes, and so on. And later he writes that the pronominal particle la is used in reference to feminine nouns, and lê — in reference to masculine nouns.11 And in his grammatical essay, included in the same dictionary12 and in the book “The language of Kurds in USSR”,13 he considers the second group of these words to be interjections or vocativeinterjective particles and translates them as “hey!” A. K. Kurdoev calls these words either interjections14 or particles that “are special forms of addressing”.15 It is hard to not notice the obvious discrepancies here! Thus, let us ﬁnd their sources! At ﬁrst both authors show that these words-particles (la, lê, la) used in the sentence . . . in front of the names in the form of vocative case take the form of that case (lo, lê, lo) and express categories of gender and number of these nouns.16 And here, whether we want it or not, arises a natural question: if they are particles, how can they be declined? It is only nouns, pronouns, and other parts of speech that can be used instead of nouns and play their role, and also articles that complete nouns. But particles (phonemes) are formants of word-relative, word-formative, and word-changing character! The formal words have the same functions in the language. Ч. Х. Курдско-русский словарь. М., 1957. С. 221 и 223. P. 585–586. 13 Бакаев Ч. Х. Язык курдов СССР. М., 1973. С. 39. 14 Курдоев К. К. Курдско-русский словарь. М., 1960. P. 491, 505–506, 582, 890. 15 Курдоев К. К. 1) Грамматика курдского языка. М.; Л., 1957. С. 59– 61; 2) Грамматика курдского языка. М., 1978. С. 57–59. 16 Бакаев Ч. Х. Язык курдов СССР. С. 93; Курдоев К. К. 1) Грамматика курдского языка. М.; Л., 1957. С. 59–60; 2) Грамматика курдского языка. М., 1978. С. 57–59. 11 Бакаев 12 Ibid. 118 However that may be, in the science of language, particles, no matter which description they are given, are always viewed as defective words. And they are called words only conventionally. And defective words are only used for changes, but do not change themselves. In linguistics, they were viewed as words that cannot be declined, and they got their scientiﬁc deﬁnition on these grounds.17 And another thing, if lo!, lê!, lo! are forms of Vocative case, they should have their own forms of Nominative case?! There is no doubt that these forms are lê, la, lê, which were called pronominal particles. But if they are interjections, why can they be declined like nouns and indicate its gender and number? How can it be, if interjections belong to the parts of speech that cannot be declined and cannot indicate gender and number of nouns? They cannot be members of a sentence and can only express emotions and feelings of an author: joy, grief, jealousy, wishes, anger, and indignation.18 There is another interesting moment concerning this matter. Although K. Kurdoev considers those words-particles to be “the particles of addressing”, he still writes further: “. . . The particles of addressing lê and lo in front of the names in the form of vocative case express the categories of gender and number: lo is used to express masculine gender and plural number, lê — to express feminine gender”.19 It is obvious here that although K. Kurdoev calls those words “the articles of addressing”, he still considers them to be the means of expressing gender and number of nouns. Right there in his grammar book the author writes: “The interjection wey! is used in front of the particles lê and lo, expressing regret and grief. This combination is often used in the songs as refrain: Weylê delalê, weylê delalê! “Oh, beauty, oh, beauty!”, Weylo delalo, weylo delalo! “Oh, handsome, oh, handsome!”.20 How can that be? What do we have as a result?! If these words are themselves interjections, or “vocative-interjective particles”, then why do we use the interjections wey! and hey! to express grief, sadness, regret?21 17 1975. С. 200; Ожегов С. И., Швецова Н. Ю. Толковый словарь русского языка. М., 1999. С. 877. 18 Ibid. P. 211; Ibid. P. 348. 19 Курдоев К. К. Грамматика курдского языка. М., 1978. С. 58. 20 Ibid. 21 Курдоев К. К. 1) Грамматика курдского языка. М.; Л., 1957. С. 59– 119 Examples: Wey lê delalê! — Oh, beloved! Hey lo êt’ı̂mo! — Hey you, orphane! How can that be? Which are the words that express forms of address, feelings, and challenge, and which are the ones expressing gender and number of nouns?! Let us compare some examples for more clariﬁcation: Lê Gulı̂zerê!; Lê keç’ikê!; Lê jinê!; Lo Casimo!; Lo birano! etc. Or: La marûmê!; La (tu) mirar bûyê! etc. (examples are taken from the sources mentioned above). We see from these and other examples that these words-particles are really used in concrete sentences, but they do not express forms of address. Let us prove the point by reading these sentences with and without the particles. Examples: La tu xûşka min bûyê! — Let you be my sister! Tu xûşka min bûyê! — Let you be my sister! Lo bavo, çi bûye!? — Father, what happened!? Bavo, çi bûye!? — Father, what happened!? Lê daê, de r’abe! — Mother, wake up! Daê, de r’abe! — Mother, wake up! Or: La tu mirê! Tu mirê! La ez qir’ik bûyê..! Ez qir’ik bûyê..! and so on. We can see from these examples that the forms of address are expressed by those nouns and pronouns (tu, bavo, daê, ez ) that are used in vocative case with these particles (lê, la) or without them. That is, these nouns and pronouns indicate the addressee and carry the main stress. The forms of the same words-particles in nominative case do not have any stress and cannot express the forms of address. They only have a weak, secondary stress, when they are declined in vocative case together with nouns: Hey (↑), lo(↓) bavo (↑), lo(↓) bavo(↑)! Hey(↑), lê(↓) daê(↑), lê(↓) daê(↑)! 22 60; 2) Курдско-русский словарь. М., 1960. С. 491–493, 505–506, 890; 3) Грамматика курдского языка. М., 1978. С. 21, 57–59. 22 In these examples the sign ↑ indicates the main stress, and ↓ — secondary, weak. 120 In word-combinations and sentences, such as in those given above, exclamations express interjections. And the auxiliary wordsparticles in question express only gender and number, and pronouns. But this can be made up by some verbs in imperative mode (although not to a full extent), expressing gender and number of nouns (mirê! gulvedayê! xwı̂şka min kiribûyê! etc.). And nouns in vocative case express vocation and address. And in this case only the distinctness of a noun is “weakened” a little. For example, let us compare two versions of such sentences — with particles mentioned above and without them: Ax, lê xweyê, la tu kor û k’otı̂ bûyê! — Hey, sister, let you be blind and sick! Ax, xweyê, tu kor û k’otı̂ bûyê! — Hey, sister, let you be blind and sick! Hey, lê, keç’ikê, bûka mala bavê minê! — Hey, girl, the bride of my parent house! Hey, keç’ikê, bûka mala bavê minê! — Hey, girl, the bride of my parent house! Lo bavo, çi bûye? — Father, what happened? Bavo, çi bûye? — Father, what happened? Lê daê, de bêje! — Hey, mother, say it! Daê, de bêje! — Hey, mother, say it! Lê xweê, de r’abe! — Hey, sister, wake up! Xweê, de r’abe! — Hey, sister, wake up! Lê Gulı̂zerê, tu li k’u mayı̂!? — Hey, Gulizar, where are you left behind! Gulı̂zerê, tu li k’u mayı̂!? — Hey, Gulizar, where are you left behind! La tu mirê! — Let you die! Tu mirê! — Let you die!) and so on. As we can see from the given examples, when the same sentences are used without words-particles lê, la, lê, it inﬂuences not the imperativeness, appeal or address, but the distinctness (gender and number) of nouns and pronouns. In some cases these words-particles have imperative-exclamatory intonation. It happens because when they are declined with nouns, they get a weak, secondary stress in vocative case under the inﬂuence of a noun stress. And then we have another important matter. In speech, when used with interjections wey!, hey!, ax!, they compose new compound 121 words: weylê! axlo! heylo! and so on, which became independent interjections in today’s language. And these words express author’s feelings and emotions, of course. After these compound words appeared in the language, the words-particles lo!, lê!, lo!, when they are used independently from the derivative compound words, are perceived instead of the whole compound word. Thus, here they are cited not as former auxiliary words-particles (lo!, lê!, lo! ), but as parts of those derivative words (weylê! axlo! Heylo! ) — instead of them. And in this case their peculiar ways of expressing gender and number of nouns gradually weakens and becomes forgotten. But in the course of time the meaning of these forms get broadened, they get new features and are used in folk songs as refrains for creating musical color. For example, this is what K. Kurdoev writes about it: “In the songs along with the particles lo, lê the words of address are often used (as particles of address): weylo (for masculine gender), weylê (for feminine gender), formed by connecting the particles lo, lê to the interjection wey, expressing grief and regret. And at the same time the particles lo, lê in songs are often repeated as refrains, and between iterations the word wey appears”.23 H. Abovyan discovered these refrains in Kurdish songs. They are words derived from compound interjections mentioned above. The author compared them with refrains la- la- la! in European culture. Besides this, another matter plays a certain role here. When these words are used only in speech (in folklore, and also in some stable word-combinations, concerned with the life of ancestors, such as prayers, blessings, curses, riddles, and so on) and in a narrow speech sphere, the meaning of these words undergoes changes and gets broadened. Their core meaning gets narrowed, weakened and steps back. And their new acquired meaning steps forward. In the preset context, it is hard for an uninitiated reader to decide which forms of these words belong to which parts of speech. But as we got convinced earlier, these words in Kurdish indicate gender and number of nouns, and their distinctness. The grammatical peculiarities of these words are identiﬁed with deﬁnite articles of the Kurdish language. To prove this we only need to compare the forms lê, la, lê with deﬁnite articles of the Kurdish language yê, ya, yên/yêd. 23 Курдоев 122 К. К. Грамматика курдского языка. М.; Л., 1957. С. 60. As we see from the given examples, both groups are close to each other in their phonetic composition. They are distinguished from each other by the sounds l and y. But it is easy to notice that both of these sounds are voiced consonants. In the end of XIX — beginning of XX centuries there was an opinion in scientiﬁc literature that the Indo-European l in Iranian languages transforms into r, and then again into l (l — r — l ) and that the sound l does not exist in both Old Iranian languages: Old Persian and Avest languages, and that in the scripts of these languages there are no indications where to read l, and where to read r.24 And in a number of other languages some sounds of this row are considered to be the phonetic variants of the same phoneme (for example, the sounds r and l in the Korean language).25 In today’s Kurdish language the sounds r and l are concurrently used as the phonetic variants of the same phoneme from time to time. Examples: lo — ro!, lê — rê!; gilêş — girêş, çelx — çerx; gilê — girê, bila! — bira!; gustı̂lk — gustı̂rk, kulı̂lk — kulı̂rk etc. And there is nothing left from the weak and soft r to the semivowel y . . . And in the row l — r — y the soft consonant r is a transitive unit. In the process of historical development the forms lê, la, lê underwent phonetic changes according to the same principle. And the voiced consonant l became r, which became the semi-vowel y. And today the forms rê, ro and yê, yo are used along with the forms lo and lê in today’s Kurdish. Examples: De, yo xalo, dilê minê k’ı̂ne- k’ı̂n e! Lo-ro-ro, şivano, şivanê berx û mı̂yano! Lê-rê-rê, keç’ika delalê, te serê xwe hildaye, wa k’uda diçı̂!? De, yê — yê, de, lê daê! Thus, phonetic changes in Kurdish have been happening for centuries, which concur with the natural laws of general language development and its internal laws. 24 Horn P. Neupersische Sriftspraxe // CI Ph. Bd I. Abt 2. Strassburg, 1898–1901. S. 55; Salemann Mittelpersisch // Ibid. P. 268; Абаев В. Скифо-европейские изоглоссы. M., 1965. С. 35–41 и 81; Цаболов Р. Л. Очерки исторической фонетики курдского языка. С. 72–75. 25 Маслов Ю. С. Введение в языкознание. М., 1975. С. 56–66. 123 And some forms of these words are used both in phrases and in everyday speech. The sphere of their use is reserved; they stay preserved and continue their life in Kurdish in the form of archaisms of old patterns. And the process that happened in the dynamic development of a live language is occurring again with delay (let us compare forms lo, ro and yo! ). As we can see from the given examples, the forms lê, la, lê in Kurdish existed before the forms yê, ya, yên/yêd. And the latter forms, according to the ancient sources, existed in the Old Indo-Iranian (Aryan) languages as early as in the second millennium B.C. Thus, the forms of these words with the voiced consonant l existed in the Indo-European parent language before the second millennium since in the number of Indo-Iranian languages the initial consonant l was already shifting into the semi-vowel y. By this period of time, wordsparticles in the Old Aryan languages looked as following: Avesta — ya, yā, Sanskrit — ya, yā, Old Persian — hya/ya. And in a number of European languages, and also in the Indian language Tirahi, deﬁnite articles still exist today. And they are either identical to the archaic particles in the Kurdish language or close to them. So, let us compare the examples from the number of European languages and the New Indian language Tirahi: French — le, la, les;26 Italian — il, la, le;27 Spanish — el, la, los/las;28 Tirahi — le, la.29 26 1957. C. 946; Катагошина Н. А., Гурычева М. С., Аллендорф К. А. История французского языка. М., 1976. С. 26–70; Доза А. История французского языка. М., 1956. С. 295 и 300–301; Ганшина К. А. Французскорусский словарь. М., 1962. С. 463 и 471. 27 1957. C. 946; Розенталь Д. Е. Итальянский язык. М., 1949. С. 397–400. 28 1957. С. 946; Васильева-Шведе О. К., Степанов Г. В. Теоретическая грамматика испанского языка. М., 1972. С. 63–67; Канонич С. И. Артикль в испанском языке. М., 1967. С. 5–33; Кельина Ф. В. Испанскорусский словарь. М., 1966. С. 350, 520, 541. 29 1957. С. 938. 124 And in Portuguese, which belongs to the same family of languages and stands closer to Spanish in the European group, the initial consonant l in these articles has fallen out in the course of time. And in today’s Portuguese there are forms o, a — for singular number and os, as — for plural number.30 We can draw the following conclusions from what was said above: а) the forms lê, la, lê, which exist in Kurdish, were deﬁnite articles in the Old Kurdish language; they underwent phonetic changes in the course of time, and today’s forms appeared as a result — yê, ya, yên/yêd ; b) since the sphere of forms of vocative case of these articles (lo!, lê!, lo! ) was limited, they got new secondary meanings depending on their role and place in the language; c) the analogies of these archaic forms of deﬁnite articles still exist in a number of other Indo-European languages; d) the existence of archaic forms in Kurdish and their analogies in some modern Indo-European languages are the evidence of their existence in the Indo-European parent language. As we saw earlier, the ancient forms of deﬁnite articles in the form of archaisms exist in the modern Kurdish language. They are either identical or close to deﬁnite articles in the number of other Indo-European languages. And what about the analogies of the modern forms of these articles? Is it possible that they are not preserved in some shape or form in other relative languages? Their analogies must have existed in some form! The development of their ancient forms couldn’t have led to these forms only in Kurdish! Their traces must exist in other languages in some shape or form! And a hypothetical supposition about the origin of these articles and their supposed analogies in other Indo-European languages, and also the through research in this sphere didn’t pass in vain. And very soon we had scientiﬁcally based suppositions about the analogies of today’s deﬁnite Kurdish articles (yê, ya, yên/yêd ) in the Russian language, with some phonetic changes. These articles underwent such a historical word-changing process that it is hard to comprehend at once the essence of this change. But in the 30 Ibid. P. 946; Старец С. М., Ферштейн Е. Н. Португальско-русский словарь. М., 1972. С. 9, 575; Никонов Б. А. Грамматика португальского языка. М., 1981. С. 8–33. 125 context of the Indo-European languages, the comparative study of the Russian forms and their comparison with the Kurdish articles makes it possible to understand the process. That is why the data of both languages were conﬁrmed with comparative analysis. We began the study of deﬁnite articles mentioned above with attributive word-combinations. In such a way we deﬁned their present lexical meaning, their role in the language, and, at last, their precise place in the language system. We chose the same method in the study of the data of the Russian language. And all the similarities between the adjective systems of both languages opened up before our eyes. And, what was most important, we saw the existence of gender, number and adjective declension in Kurdish and Russian grammars, and also the forms of those particles that are customarily called adjectival aﬃxes. These Russian particles underwent such a complicated process that it is diﬃcult to decide which parts of speech they belong to. But the comparison of these Russian particles with the Kurdish deﬁnite articles in the context of comparative-historical studies of Indo-European languages gives us an opportunity to discover their origin. As we know, attributive word-combinations in Indo-European languages have two types of word order. In some languages, a noun takes the ﬁrst place functioning as a deﬁned word, and an adjective or a noun, or a pronoun in genitive case takes the second place functioning as an attribute. This word order is typical for Iranian languages. And in other Indo-European languages such word-combinations have a reverse word order: an attribute takes the ﬁrst place. Let us compare the examples from these languages. Iranian languages: Kurdish: gul a sor; Persian: (gol-e sorx); other Indo-European langauges: Russian: красная роза (red rose); Ger(karmir man: die rote Rose (red rose); Armenian: vard). So we have a general concept. And now let us compare the examples from Kurdish and Russian (Kurdish: gul a sor and Russian: красная роза — red rose). As we see from the examples of attributive word-combinations from these languages, the main diﬀerence lies in the word order. Structurally these word-combinations are diﬀerent, but morphologically they have a lot in common. In the Kurdish example gul a sor the word gul (rose) is a noun, 126 a is a singular feminine article, expressing gender and number of a noun (gul ), sor (red) is an adjective. Now let us look at the examples from the Russian language. Let us look at adjectives. We will examine them from the morphological point of view. If we leave the same adjective (red) and change the noun, we see that the adjective ending, or what is considered an ending, changes in accordance with the noun. Examples: красная роза (red rose); красный флаг (red ﬂag); красное яблоко (red apple); красные розы (red roses). That is, the adjective stem stays unchanged, and the “endings” change in accordance with gender and number of the following nouns, expressing gender and number of these nouns (-ая — singular, feminine; -ый — singular, masculine; -ое — singular, neutral and -ые — plural), not adjectives. In the Russian grammar, these particles are usually called adjectival aﬃxes that indicate gender and number (?!). Besides, according to the Russian grammar, adjectives are declined. The following question arises at this point: how do gender and number relate to adjectives? After all, gender and number, being grammatical categories, relate to nouns!? We can say the same thing about declension as a grammatical category! If gender, number, and declension are grammatical categories, then how can adjectives be declined and have gender and number? Doesn’t this contradict the general logic of grammar? Many languages have auxiliary words that express gender and number of nouns, and in linguistics they are called articles. And it turns out that in the Russian language adjectives, just like nouns, are declined and have gender and number! If we approach this question in accordance with the internal language laws, it shouldn’t be like that! If it is perceived in such a way, then something is wrong! Every language has its own internal laws, and we need to examine the peculiarities of each language in accordance with these laws. The same wrong perception of grammatical peculiarities of adjectives exists among the researchers of the Kurdish language. What is the source of this wrong perception? Attributive word-combinations in Kurdish are special constructions. That is why they are often perceived in a sentence as a whole, as one analytical semantic unit. Sometimes they are viewed as collective members of a sentence. And deﬁnite articles play the key role here. They are put between two components and in such 127 a way unite them by the common meaning as a single semantic unit. In such word-combinations, an attribute and a main word function as a single semantic unit, and they combine the meaning and characteristics of both components. That is, these wordcombinations indicate certain objects with certain qualities. And that is why when an attribute (an adjective or a noun in genitive case) is used separately from a certain attributive word-combination, which it used to be a part of, it is used with a deﬁnite article: Benstû ya sor (red tie) — ya sor (red); Derı̂ yê biç’ûk (small door) — yê biç’ûk (small); Gulı̂ yên dirêj (long braids) — yên dirêj (long); Gotin ên dersdarê (teacher’s words) — ên dersdarê (teacher’s words). That is why the specialists in the Kurdish language supposed that in the Kurdish language adjectives have gender and number and can be declined. This view still dominates in today’s Kurdish related literature. What is the source of this delusion? When a certain adjective is taken from a certain attributive word-combination together with a deﬁnite article, expressing gender and number, it already functions as a certain noun, not an adjective. And here, functioning as a derived noun, it has all grammatical peculiarities of a noun and has gender, number, and declension. From this moment, an adjective plays the role of a noun in the language, while being used with deﬁnite articles. In the word-combination given above gul a sor, the word gul (rose) is a noun, and sor (red) is an adjective and expresses the quality of a noun gul (rose) — red (sor ) color. These words, when used in attributive word-combinations as an attribute, shift from one part of speech (the adjective) to another (the noun) in the course of time. And since they function as attributes in relation to a certain noun, they can be perceived as a certain noun only in a certain context, because their noun meaning is tied to a certain noun. And they can be perceived as such only in a certain textual context. And in examples such as gul a sor (red rose), ya sor (red) indicates a certain noun — gul (rose), which is red in color, singular, feminine. That is, a red rose (gul a sor ). The analogical process occurred in the Russian language. Despite the fact that in this language an attribute in attributive word- 128 combinations is prepositional (i.e. takes the ﬁrst place), the process mentioned above occurred in the language as well, but in a peculiar manner. To prove this point let us look at the word-combination red rose. In this word-combination, as it was said above, the particle -ая refers to the noun (rose) and indicates its gender and number. The following question arises: if this is the case, then why are these particles pronounced and spelled together with adjectives and are perceived as word endings? In attributive word-combinations, the words connected together in a certain way are pronounced as a single unit of words, and altogether they are perceived as a whole. And in this row of words, the word formation usually occurs in the end of a word, and these parts are pronounced together, shortening the distance between the links in this row. Besides, these words-particles also refer to an adjective-attribute within a general context of semantic unity of a word-combination. And that is why in some word-combinations they adjoin them. This is the reason why today these particles are perceived as aﬃxes of adjectives. This process occurred and is still occurring in other IndoEuropean languages. For example, in Kurdish the preposition berbi was formed from word-combinations such as ber bi yekı̂/tiştekı̂, in Armenian the preposition was formed from word-combinations such as (dep i tun) (depi; compare also with Ar//depi ver sarn i menian: ver, anveher zinvor!). This is a common phonetic process, and analogical examples can be seen in any language. One of the examples of this process is the formation of today’s adjectival forms in Russian. Today’s forms of Russian adjectives were formed after their use in attributive wordcombinations. Being a part of attributive word-combinations, adjectives harmonized with nouns, which were accompanied by wordsparticles (ая, ое, ые) and showed their gender and number (красная роза (red rose), зеленое поле (green ﬁeld), добрые отношения (kind relations). In speech (which always precedes the written language and is more dynamic), these particles were gradually pronounced closer and closer to adjectives rather than nouns, to which they refer. And in the course of time these particles of the Russian language were perceived as word-forming aﬃxes of adjectives, but they have no connection to them. 129 After looking at the examples above we can deﬁnitely say that the particles considered to be word-forming aﬃxes of Russian adjectives are in fact deﬁnite articles, because: а) these particles, although they adjoin adjectives, indicate gender and number of nouns, are archaisms of the Old Russian deﬁnite article; b) when used with adjectives, they turn them into nouns, and when reading (or listening) an interlocutor can guess from the context which nouns a certain adjective with a particle indicates, or he waits for a noun to be pronounced; c) in Russian, when an adjective forms a predicate, it is used without “aﬃxes” mentioned above (-ая, -ый, -ое, -ые). Examples: Он был чист и невинен — He was pure and innocent. Наг и бос пойдешь в Царстве Небесное — Barefoot and naked, you will walk in the kingdom of heaven. Он очень красив — He is very handsome. Флаг так красен, что — The ﬂag is so red that!. and so on. And in these sentences without aﬃxes, the peculiar features of adjectives (expression of qualities and characteristics of nouns) are not weakened. d) at last, as it turns out, in the Russian language these particles were viewed as word-forming aﬃxes in the course of language development, but are in fact deﬁnite articles, which coincide with Kurdish deﬁnite articles in their phonetic form, meaning, and semantic foundation. Let us compare the articles in the Kurdish and Russian languages: Kurdish deﬁnite articles Russian deﬁnite articles ya yê *(ı̂) yên/yêd -ая -ый/ий -ое -ые And this is only one grammatical language category! And there are many more other categories and words that have their analogies in other Indo-European languages and are waiting to be discovered! And it often happens that these are words that could not be borrowed by the Kurdish language from other Indo-European and vice versa. We can look for and ﬁnd a lot of things in common in this ﬁeld, which could explain our common Indo-European historical past. 130 The existence of many analogies of root words in the Kurdish and Russian languages has a great scientiﬁc value for further linguistic studies. And, as it was mentioned earlier, it is very interesting that both of these nations could not borrow these words from each other, since the countries of their habitat are separated by thousands of kilometers. Even though the military representatives of the royal Russia, as well as diplomats-researchers, and missionaries, visited Kurds before XVIII, these visits could not incite the borrowings of so many root words. Many-sided and diverse relations during the long period of time would be needed for that. The historical data do not give any information about the geographical proximity between Kurds and Russians. Neither did they say anything about regular and active commercial and economical, political, cultural, or other ties between them. Some activity in the relationship between these people appeared in the end of XVIII and the beginning of XIX. And such relations could not have become a source of so many common analogies. And the following question arises here: where did so many word analogies and grammatical categories come from? The accumulated experience of comparative-historical studies in the sphere of Indo-European languages that have been conducted up until today, and also the history of formation and spreading of this nation in the world, and their common initial language substratum give linguistics an opportunity to answer this and other questions. Today we can say for sure that the Kurdish and Russian languages have a common substratum, not just as two Indo-European languages. And the presence of many peculiarities, same in both languages, proves that during the long historical period they developed in one language family and had one common substratum. But the questions arise here as well: What was this substratum? Where did the Kurdish aﬃliation with the Iranian group of languages, and the Russian aﬃliation with the Slavic group of languages stay? In which spheres of the language the common substratum remained whole, and where are the diﬀerences? What was the substratum for those forms that got developed later? If there are so many analogies of lexical and grammatical forms in Kurdish that exist in other non-Iranian Indo-European languages, doesn’t this mean that the linguists must determine a place of the Kurdish language in the Indo-European family of languages? 131 All these questions refer to another scope of problems and need a scientiﬁcally based answer. And therefore a thorough scientiﬁc study for clariﬁcation of this problem is the only condition. One of the subjects of the future linguistic study could be analogies of root words in the Kurdish and Russian languages, which we oﬀer here in order for specialists to pay attention to. Let us look at them. Kurdish Russian bav bê beran ber(-av) bilqı̂n батя (father) без (without) баран (ram) берег (shore) бульканье, вулкан (gurgling/volcano) брат (brother) брови (eye-brows) быть (to be) четыре (four) час (hour) теленок (calf) почему (why) черствый (stale) дерево (tree) десять (ten) дверь (door) дранный (torn) дочь (daughter) доить (to milk) два (two) аз (the personal pronoun in Old Slavic, ﬁrst person) говорить (to speak) говядина (beef) жена/женщина (wife/woman) снова (again) жизнь (life) → час (hour) ковать (to forge) камень (rock) кот (cat) кулич (cake) курдский (Kurdish) ликовать (rejoice) мать (mother) bira birû bit (bibitin) çar çax ç’êlek çima çors dar deh derı̂/ çvêr (in dialect zaza) dir’yayı̂ dot dotin du ez (personal pronoun I person) gotin (govtin) ga jin ji nûva jı̂yan kat K’awa kevir kit kuloç kurdi-kı̂ (in dialect zaza ) lı̂qı̂n mak 132 meh (mange) mêş, moz mêş (a tiştekı̂/kesekı̂ girtin) (mirov ê) mêşindar mêşingeh mişk na ne nig nizm/nimiz nû/nuh petin pênc qalbûn qas qasik qaz qul r’azan riz se(g) sê sêlav (< sêl + av) sol (in dialect zaza) -stan (Kurdistan, gulistan) şeş şêst tenik tirs tı̂r (û kevan) toraq verg (in dialect zaza) vir vı̂nı̂ten (in dialect zaza) westyan xaşı̂l zanı̂n zewal(a darê) zirı̂çk (a çavan) zivistan месяц (moon) муха (ﬂy) ց → мишень (target) ր мышь (mouse) нет no) не (not) нога (leg) низкий (low) новый (new) печь (oven) пять (ﬁve) закаляться (to temper) час (hour) каска (helmet) гусь (goose) укол, уколоть, колоть (prick, to prick) рожать (to give birth) рис собака (dog) три (three) сель (mudﬂow) соль (salt) стан (станица) (station) шесть (six) шестьдесят (sixty) тонкий (thin) трус (coward) тир (shooting-range) творог (cottage cheese) волк (wolf) врать (to lie) видеть (to see) уставать (to get tired) каша (porridge) знание (knowledge) завалить/завал (to heap up/heap) зрение, зрачок (vision, pupil) зима (winter) This list of analogies can be continued. We only looked at some analogies of grammatical categories and root words in Kurdish and other Indo-European languages. We ex- 133 pressed general opinions on the studies of a common initial substratum of Indo-European languages and gave a number of coinciding pairs of root words in Kurdish and Russian. But there are many more similar examples in other Indo-European languages that need to be studied scientiﬁcally! We consider this work to be only a starting point in this ﬁeld, and we hope that this problem deserves the attention of those linguists-researchers that study the questions of Indo-European linguistics. We hope that it will serve as a basis for scientiﬁc dialogue and an eﬀective cooperation between the specialists in this ﬁeld. *** There is another thing that deserves our attention. As we already said, despite of the fact that the countries of Kurds and Russians are separated by thousands of kilometers, there are still many analogies in grammatical categories and root words. As the modern Russian scientist Makarenko testiﬁes, there are more than three thousand common root words in Kurdish and Russian. But there are people that lived in the same region with Kurds for countries, in a very close proximity.31 In some places Kurds and other people lived in a mixture. The history knows the cases of mutual folk arts, but the common analogies of grammatical categories or root words were not noticed in these languages. And even when some common words exist, they are language borrowings. This is a topic for another research. But we have something to talk about in the present work. However we can do it only on the elementary level. There is another interesting detail here: the great Armenian enlightener Hachatur Abovyan, when he writes about the Kurdish round dance, he mentions that it resembles the Russian round dance. It is interesting, isn’t it? Kurds and Armenians are not unfamiliar with each other. They lived for centuries in a close proximity, 31 Макаренко В. В. 1) Откуда пошла Русь. М., 2005. С. 114–117, 260– 280; 2) Ключи к дешифровке истории древней Европы и Азии. М., 2006. С. 20, 148, 155, 193–197 и др.; 3) У русского и курдского народов более трех тысяч родственных слов // Свободный Курдистан. 2006. № 6 (39). 134 but the Armenian writer compares the Kurdish round dance to a round dance of another nation that lived thousands of kilometers from Kurds! And this is a diﬀerent aspect of approaching the study of common initial foundations of the Indo-European languages. Besides, the Kurdish language and Kurdistan retained a number of ethnic and geographical place names, the study of which will open up new opportunities for perceiving our common Indo-European historical past: There is a Kurdish tribe in Kurdistan called Tirahi. There is a tribe in Kurdistan called province Sindi. In Kudistan there is a Kurdish tribe called Alan. In the north of Kurdistan there is a region called Digor. There is a language in Aphganistan called Tirahi,32 which belongs to the Indo-Iranian group of languages (Dargsky languages), ascending to a branch of Indian (Indo-Aryan) languages.33 People called Sindh (Sind) live in the Sindh of Pakistan in the states of Maharashtra, Gudjarat, and Radjastan, and their langauge is called Sindhi.34 There is a tribe in Ossetia called Alan.35 (Ossetins, just like Kurds, are Iranian people). In Ossetia there is a tribe called Digor.36 And now we will give a conclusion. They say that Mesopotamia is a cradle for Indo-European people and Indo-European civilization. Today, Kurds and Kurdistan, 32 Feqı̂ Huseyı̂n Saxnı̂ç. Şêxadı̂ // Laliş. 2004. № 21. P. 24–26. 33 1975. С. 294; Лингвистический энциклопедический словарь / Под ред. В. Н. Ярцевой и др. М., 2002. С. 127. 34 Там же. С. 273; Там же. C. 178–179 и 445. 35 Созаев К. Г. Кто мы родом: осетины или аланы. Владикавказ, 2000. С. 4, 36–39, 41–43; Осетия: Историко-этнографический справочник / Сост. В. А. Торчинов, М. Ш. Кисиев СПб.; Владикавказ, 1998. С. 8; Калоев Б. А. Осетинские историко-этнографические этюды. М., 1999. С. 4–5. 36 См.: сн. 35. 135 the existence of Kurdish language, their national culture, and the preservation in Kurdish of the initial substratum of the Indo-European parent language are the proof of that. Despite of the fact that Indo-Europeans spread all over the world, and a lot of changes occurred in their values that they carried with them, a lot of traces of the common Indo-European substratum were preserved in their historical motherland. And we should look for these traces among Kurds in Kurdistan. And this is an important scientiﬁc ground for a serious study in the ﬁeld of general Indo-European studies. Enough has been written about the historical and cultural ties between Kurds and Armenians. A lot of articles were written on this topic, especially during the Soviet times. The conferences were held, the books were published, and the dissertations were defended. It is hard to name another two nations like that who lived so close for centuries and had so much in common. There are terms such as Kurdish-Armenian folklore, Kurdish-Armenian songs, KurdishArmenian dances. Many Kurdish plots lie in the basis of the works of Armenian writers (Raﬃ, Siras, Kochar, Shiraz, etc.). By the way, Rachya Kochar wrote his ﬁrst stories on the Kurdish subject. The great Armenian composers referred to the Kurdish music (Komitas, Hachaturyan, and others). And the leader of Armenian music, the great Komitas, upheld his thesis in the end of XIX on Kurdish music. Artists, cinematographers, we cannot name them all. And today Kurds and Armenians live close to each other, and not only in Armenia . . . But almost nothing is known about the Kurdish-Armenian language ties. A whole series of serious scientiﬁc works can probably be devoted to these ties. Especially, when there are so many works in libraries about the Armenian language in the comparative-historical context. And there is a dominating opinion about the inﬂuence of Iranian languages on the development of the Armenian language. The scientists pay a special attention to the existence of thousands of root words in the Armenian language that were borrowed from Iranian languages, especially from Pehlevi. 136 But within the limits of this work, we will present to the specialists only the parallels of some words of both languages and will give some initial information about them: Kurdish Armenian yê r’eng yê r’ewan ya dê (слово, в значении pı̂redı̂) ç’epik zêp birinc(в мидийском: brı̂ndz ) piştovan hesper’êz ga freparak fermandar Frat (< Yê Frat) parzûn (parzinandin, tûrparzk) (erang) (Erewan) (ade — диалектное) (cap’) (cep’) (brinj) (paštpan) (aspsrez) (kov) (hraparak) (hramanatar) (Ep’rat) (parz — в значении «ясный, чистий») (hγi — беременная) (hreštak) (lamuk) (čor) //as tvac — in the meaning of the Kurdish word ezdayı̂) (eγbayr37 < el brayr < el brader < le brader) (berx/golik a) hilı̂ frêştê lawik çors êzdı̂ (ê ezdaı̂< yê ez dayı̂) bira < (yê bira < yê birader< lê birader) 37 Indo-European l changes into γ(ï) in Armenian, and this word in Armenian is pronounced like: exbayr//eγbayr < el brayr ; compare also: Felestin — Paγestin, ﬁl — piγ, hli — hγi, etc. 137 Приложение 2 BINGEHÊN DESTPÊKÎ YÊN HEMHINDEWROPÎ DI ZIMANÊ K’URDÎDA (Pêvek) Zanyar-zimanzanan, ên ku dest bi lêgerı̂nên zimanê k’urdı̂ kirine, bal k’işandine ser wê, ku gelek bêje u katêgorı̂yên r’êzimanı̂ yên vı̂ zimanı̂ û yên zimanên din ên k’oma ı̂ranı̂ ya malbata hindewropı̂ an yek in, an jı̂ ji bingehekê tên. Pişt r’a hinekan heya yekşêwazı̂yên (analogie) t’omerı̂ di k’urdı̂ û zimanên din ên hindewropı̂ da destnı̂şan kirine. Her waha di nav k’urdzanı̂yê da hewl hatine dayı̂n, ku lêgerı̂nên di warê zimanê kurdı̂ da bi dı̂rokı̂ jı̂ hildin dest. Di nava pêvajoyeke dı̂rokı̂ ya dûr û dirêj da di warê lêge’rı̂nên zimanê k’urdı̂ da ewqas matêryal, nirxandin, lêgerı̂n, lêk’olı̂n û p’irtûkên akadêmı̂k ên hêja berev bûne, ku êdı̂ mirovê bikaribe di warê bingehên hindewropı̂ yên giştı̂ da lêgerı̂nên p’ir’alı̂ û k’ûrtirı̂n pêk bı̂ne. êdı̂ ji salên heyştêyı̂ yên sedsala XVIII û vir va bı̂yanı̂yan, bingehı̂n jı̂ yên ewropı̂, bi baldarı̂yeke mezin gelê k’urd, welat û çanda wı̂ şopandine. K’urd û K’urdistan jı̂ ji bo ewropı̂yan ne tiştekı̂ xiyalı̂ û abstrakt bûne. Weha, yek ji pı̂onêrên kurdzanı̂ya Rûssı̂yayê V. Dı̂ttêl, ê ku destpêka sedsala XIX r’êwı̂tı̂yeke sê salan li R’ojhilata Navı̂n pêk anye, çi nivı̂sye: “R’êwı̂tı̂ya min, a ku li Dı̂yarbek’irê r’a derbas bû û heya sı̂norên Sûrı̂yayê çû, ji bo ç’avdêrı̂yên erdnı̂garı̂ û net’ewzanı̂yê (êtnografı̂) derfetne mezin da. R’êya min di Mardı̂n, Dı̂yarbek’ir, Nûzı̂bı̂n (ango, Nisêbı̂n. — A. M.), û Ûrfayê r’a derbas bû. Ew welat, ên ku ez li wan r’a derbas bûm, p’arçeyên K’urdistanê ne. . . (vecudakirin a mein e. — A. M.)” 1 Û, ji bo ku vı̂ welatı̂, gel û çanda wı̂ nas bikin, ewropı̂yan dest bi fêrbûn û lêger’ı̂nên zimanê k’urdı̂ kirine. Û li vira jı̂, di warê şopandina berjewendı̂yên xwe da, ewropı̂ wek xwe — ewropı̂yan, pragmatı̂k bûne: eger dixwazı̂ têk’ilı̂yên darayı̂, bazirganı̂, siyası̂ û yên din bi welat û gelekı̂ r’a daynı̂, li wir berjewendı̂yên xwe yên net’ewı̂ bişopı̂nı̂, divê dest bi fêrbûna zimanê wı̂ bikı̂. . . Dawı̂ya sedsala XVIII mı̂ssı̂onêrên ewropı̂, piştı̂ ku vegeryane welatê xwe, li ser bingeha matêrı̂alên ku wan li K’urdistanê berevkiribûn, r’êzimanên k’urdı̂ yên yekem weşandin. Û ya yekem 1 Курдоев 138 К. К. Грамматика курдского языка. М., 1978. C. 5. jı̂, di nav van da, ya Gart’sonı̂yê ı̂talı̂ bû, ku sala 1787-an li R’omayê derk’ete r’onayı̂yê.2 Piştı̂ R’êzimana Gart’sonı̂ di cı̂hanê da baldarı̂ya berbi zimanê k’urdı̂ mezintir dibe û girı̂ngı̂ya lêgerı̂nên zanistı̂ di warê zimanê k’urdı̂ da tê gotûbêjkirin. Demek jı̂ dibuhire, û li ser bingeha destanı̂nên zanistı̂ yên di vı̂ warı̂ da zanyarên almanı̂ ê. R’yodı̂gêr û A. Pott di lêger’ı̂nên xwe da di derbarê cı̂yê zimanê k’urdi di nav k’oma zimanên ı̂ranı̂ da nêrı̂n tı̂nin zimên.3 Zimanzanekı̂ ewropı̂ yê din — Hyornlê jı̂, dinivı̂se, ku k’urdı̂ zimanekı̂ zêndı̂ û bi giranı̂ jı̂ zimanê axavtinê ye (ango, zarkı̂. — A. M.), ewı̂ t’enê hinek peyv û şêwazên katêgorı̂yên ı̂ranı̂ yên kevnar p’arastine. . . Lê ev nêrı̂n, ên ku bi bingehı̂n çavkanı̂ya xwe ji r’êzimana Gart’sonı̂ digirin, wê hê paşê bên. . . R’ojhilatzanê r’ûs ê navdar Pyotr Lêrx dinivı̂se, ku r’êzimana Gart’sonı̂ di nav zanyarên r’ojavayı̂ da bala berbi zimanê k’urdı̂ hişyrkir. Di derbarê wê da nêrı̂nên zanistı̂ hatin weşandin, li ser bingeha wê di warê zimanê k’urdı̂ da lêger’ı̂n pêk hatin. Nêrı̂n tên zimên, ku divê encamên lêger’ı̂nên zimanê k’urdı̂ ji bo fı̂lologı̂ya ı̂ranı̂ bên bik’aranı̂n, ku ew lêger’ı̂n wê bibn alı̂k’ar, ku gelek hêlên Avêstayê û zimanên din ên ı̂ranı̂ bên r’avekirina. Lê zimanzanê vı̂ênı̂ F. Myûlêr dinivı̂se, ku lêger’ı̂nên zimanê k’urdı̂ ji bo ı̂ranzanı̂ya giştı̂ p’ir’ girı̂ng in, ku “r’onı̂kirina t’aybetmendı̂yên zimanên ı̂ranı̂ wê kêm bimı̂ne, hevgirtı̂ û tam nı̂nbe, eger dengsazı̂, p’eyvguhêr’ı̂ û p’eyvsazı̂ya zimanê k’urdı̂ ber ç’av neên girtin”.4 Eger giraniya r’ojhilatzanên r’ojavayı̂ lêger’ı̂nên zimanê k’urdı̂ bi bingehı̂ di nav çarç’oveya (contexte) zimanên ı̂ranı̂ da pêk tı̂nin, Pol Bêydarê fransı̂ li ser yekşêwzı̂yên (analogie) k’urdı̂- fransı̂ r’adiweste. Bi nêrı̂na wı̂, zimanê k’urdı̂ ii hêla sazı̂ya xwe ya bêjeyı̂ (lexicale) û hinek hêlên xwe yên rêzimanı̂ va bi hinek tiştên xwe yên giştı̂ va bi zimanê fransı̂ va digihı̂jin hev.5 Ronaydarê ermenı̂ yê sedsala XIX Xaçatûr Abovyan di gotara xwe ya “ên k’urd” da bang li cı̂hana zanyarı̂ dike, ku ew 2 Garzoni M. P. Grammatica e vocambolario della lingue kurda. Roma, 1787. 3 Rödiger E., Pott A. F. Kurdische studien // Zeitschrift für die Kurde des Morgenlandes. Dermold, 1840. Bd III. Hft I; 1842. Bd IV; 1844. Bd V; 1850. Bd VII. 4 Курдоев К. К. Грамматика курдского языка. C. 7. 5 Там же. C. 11. 139 dest bi “lêger’ı̂nan li ser vı̂ gelê (ango, ê kurd. — A. M.) xwedı̂ t’aybetmendı̂yên dewlemend û zimanê wı̂ bikin”, ew dibêje, ku bi wı̂ awahı̂ “ewê bingeha berhemdar bêcer bikin û karê bigihı̂nin zimanzanı̂ya welatê xwe”.6 Di warê r’êzimana k’urdı̂ da k’edeke giranbiha a navdarên k’urd jı̂ berbiç’av e: Celadet Alı̂ Bedirxan, K’amûran Alı̂ bedirxan, T’awfı̂k Wehbı̂, Saı̂d Kaban, Nûrı̂ Alı̂ Emı̂n, Erebê ?emo, Qanatê K’urdo, Çerkezê Bek’o, K’erı̂m Eyûbı̂ û yên din. Her weha rojhilatzanên sovêtı̂, di nav wan da jı̂ kurdzan- zimanzanên wek Yû. Avalı̂anı̂, Î. T’sûkêrman, R. T’sabolov, Î. Smirnova, Z. Yûsûpova û yên din di warê k’urdzanı̂yê da lêgerı̂nne kêrhatı̂ pêk anı̂ne. Bi lêger’ı̂nên xwe yên di warê zimanzanı̂ya pêşdarı̂ (descriptive lingvistics) da ewana ji bo lêk’olı̂nên wı̂ warı̂ yên pêşer’ojê cêr’ibandinên mêtodologı̂yê û bingeha matêrı̂alı̂ ya dewlemend amadekirine. Lê di warê lêger’ı̂nên hemberhevkirinı̂- dı̂rokı̂ da hê jı̂ k’arekı̂ bingehı̂n ê k’ûr û berﬁreh tê xwestin. Her çiqas k’urdzan- zimanzanên cuda-cuda li ser girêft’erı̂yeke dı̂rokı̂ ya di nav k’urdı̂ û zimanên hindewropı̂ yên din da nêr’ı̂nên balkêş dane xuyan, lê dı̂sa jı̂ lêk’olı̂nên di warê zimanê k’urdı̂ da anegorı̂ wê zanistê pêk anı̂ne, ya ku li ser bingeha zimanên din ên hindewropı̂ saz bûye. Ango, sazı̂ya zimanê k’urdı̂ anegorı̂ qanûnên zimanên din ên hindewropı̂ r’avekirine, ji bo wê jı̂, t’aybetmendı̂ û hemû dewlemendı̂ û p’ir’şêwaziya vı̂ zimanı̂ di sı̂yê da mane. Ev jı̂ bûye sedem, ku gelek bingehên r’êzimanı̂ yên hindewropı̂ — giştı̂, yên ku dikaribûn bi alı̂k’arı̂ya zimanê k’urdı̂ bihatana r’avekirin, hê jı̂ benda lêger’ı̂nerên xwe ne. Zimanê k’urdı̂ jı̂, hemı̂n, di vı̂ warı̂ da k’aneke bê ser û bin e, û gelek merc û derfet’an dide destê pisporên zimanzanı̂yê, ji bo lêger’ı̂nên warê zimanên hindewropı̂ û ı̂ranı̂ da. Ji bo ku alı̂yên bingehên zimanên hindewropı̂ û ı̂ranı̂ yên di sı̂yê da derk’evine r’onayı̂yê û hemû bingehên ku van zimanan digihı̂ne hev, bên dı̂tin û r’avekirin, hê k’arekı̂ lêger’ı̂nı̂ yê bê hemp’a û demdirêj tê xwestin. Ev lêger’ı̂na me jı̂ t’enê amadek’arı̂ya bingeheke zanistı̂ ye, ji bo ku ji vir û pêva binaxeyên zimanı̂ yên giştı̂ bi r’êya lêger’ı̂n û hemberhrvkirina (sûbstrat) bingeha destpêkı̂ ya hindewropı̂ bi lêk’olı̂nên zanistı̂ derxine r’onayı̂yê. Mirov dikare bibêje, ku ev heya r’adeyekê destpêkek e, ji bo ku bi awayekı̂ nû li ser bingeha matêrı̂alên k’urdı̂ di warê binaxeyên mak6 Там 140 же. C. 5. zimanê hindewropı̂, bingehên t’omerı̂ û yekşêwazı̂yên di zimanan da lêger’ı̂nan pêkbı̂nin. Ewê derfetê bide bi zanistı̂ r’asttirı̂n makkirina t’aybetmendı̂yên her zimanekı̂, k’oma zimanan a cuda û bi giştı̂ zimanên malbata hindewropı̂ bi t’omerı̂ya xwe va. Bi vı̂ awayı̂ ewê derfetê bide, ji bo ku bi awayekı̂ dinê li cı̂yê her zimenekı̂ di malbata zimanan a giştı̂ da binihêr’in. Lêk’olı̂na zanistı̂ ya di warê zimanzanı̂ya hindewropı̂ da bingehekê avadike, ku mirov bibı̂je, bi wı̂ awayı̂ wê ji zanı̂yaran r’a li hev bê, bersı̂va gelek pirsan ên di warê zimanzanı̂ya ı̂ranı̂ û hindewropı̂ — giştı̂ da bide. Wek ku me berê jı̂ gotibû, ji bo lêger’ı̂nên zimanzanı̂yê zimanê k’urdı̂ ji hêla matêrialan va k’aneke bê ser û bin e. Eger lêk’olı̂nên zanistı̂ li ser bingehên mêt’odologı̂ya hemberhevkirinı̂- dı̂rokı̂ va pêk bên, wê bikaribin gelek hêlên binaxeyên mak- zimanê hindewropı̂ r’onı̂ bikin. Û dibe ku ji bo wan hemûyan çend t’emenên k’urdzan — zimanzanan jı̂ t’êrê nekin. Û, dibe ku r’êze p’irtûkên akadêmı̂ yên kapı̂tal bêne nivı̂sandin û weşandin û dı̂sa jı̂ pêwı̂stı̂ bi lêk’olı̂nên vı̂ warı̂ bimı̂ne. Ji bo wê jı̂ emê li vir her t’enê ser du şaxên yekşêwazı̂yan ên bingehı̂n ên di zimanê k’urdı̂ û zimanên din ên hidewropı̂ da r’awestin. Yek ji wan yekşêwazı̂yên zêderên makdêrı̂ (article indikatif ) û kevnemayên wan in, di k’urdı̂ û zimanên din ên hindewropı̂ da, ya duyem, r’êze p’eyvên bingehı̂n in, ên ku di k’urdı̂ û zimanekı̂ din ê hindewropı̂-r’ûssı̂ da hene. Em di sêrı̂ da li ser wan şêwazên kevnare yên zêderên makdêrı̂ (article indikatif ) r’awestin, ên ku wek kevnemayiyên (arxaı̂zm) zimanê bingehı̂ yê hindewropı̂ di k’urdı̂ da hatine p’arastin û gihı̂ştine rojên me. Ev jı̂ r’êze p’eyv in, ên ku yek’êwazı̂yên (analogie) wan hem di zimanê kurdı̂, hem jı̂ di r’êze zimanên din ên hindewropı̂ da hatine parastin. Û tiştê herı̂ balkêş jı̂ ew e, ku ew kevnemayı̂yên ku di zimanê kurdı̂ da mane, bi wan şêwazên xwe va, bi giranı̂ jı̂ di zimanên hindewropı̂ yên ne ı̂ranı̂ da hene. Gotina me di derbarê p’eyv — p’arı̂nên lê, la, lê da ye. Dema r’ojhilatzan — k’urdzan di derbarê wan navgı̂nên r’êzimanı̂ da axivı̂ne, ên ku zayend û jmara navdêran destnı̂şan dikin, bi bingehı̂ bala xwe dane ser wan peyvan, ên ku di peyvebendên makdêrı̂ (attribute word combination), yên wek p’irtûk a balk’êş, sazı̂ yên civakı̂ û xort ê leheng’ da tên bikaranı̂n. Wek ku di van mı̂nakan da tê xuyan, p’eyv — p’arı̂nên a’,‘ê, ên di van peyvebendan da zayend û jmara navdêran destnı̂şan dikin: di 141 p’eyvebenda p’irtûk a balkêş da a dide xuyan, ku p’irtûk navdêrê zayenda mê ye, û hejmara yekanı̂ ye (yekjimar), di p’eyvebenda sazı̂ yên civakı̂ da yên dide xuyan, ku sazı̂ bi hejmara xwe p’ir’anı̂ ye (p’irj’imar), lê di p’eyvebenda xort ê leheng da ê dide xuyan, ku xort navdêrê zayenda nêr e û bi hejmarê va yekane ye. Wek ku êdı̂ di beşên berê yên vê vê p’irtûkê da hatibû r’avekirin, p’eyv — p’arı̂nên a, ê, ên, ên ku di wan mı̂nakên jorê da hatibûn bik’aranı̂n, zêderên makdêrı̂ ne (article indikatif ). Di derbarê şêwazên van zêderan da, ên ku di wêjeya k’urdzanı̂yê da wek “ı̂zafêt” hatine navkirin, p’ir’ hatye nivı̂sar (bi hûrgilı̂ li r’ûp’elên . . . ên vê p’irtûkê binihêr’e). Û li ser bingeha t’omerı̂ya cêr’ibandinên çêbûyı̂ û matêrı̂alên zimanê k’urdı̂ yên ku heya naha hatine berevkirin, di derbarê zêderên makdêrı̂ yên zimanê k’urdı̂ û şêwazên wan kevnare da ji hêla aspêktên (nêrı̂n) zimanzanı̂yê yên cuda va mirov dikaribû gelek tişt bigota û bi cildan pirtûk binivı̂sya. Lê li vir gotina meyê di derbarê wê da nı̂nbe, ew mijara gotineke din a hê k’ur û p’ir’alı̂ ye. Wek ku me berê jı̂ gotibû, k’urdzan-zimanzanan zêderên makdêrı̂ (“ı̂zafêt”) digı̂handin “cı̂navê p’êwendı̂-pêşı̂darı̂ yê ı̂ranı̂ya kevnar hiya/ya” (bi hûrgilı̂ li r’ûp’elên . . . ên vê p’irtûkê binihêr’e). Lê di zimanê k’urdı̂ da şêwazên wan ên kevnare hatine p’arastin, ên ku ji, wa gotı̂, cı̂navê p’êwendı̂-pêşı̂dar ê ı̂ranı̂ya kevnar kevntir in. Ewana di pêvejoya pêşveçûnên dı̂rokı̂ hatine werguhartin, lê şêwazên wan kevnare di nav aqareke teg da bik’arhatine, hatine cemidanidin (konsêrve bûne), p’arastin û gihı̂ştine r’ojên me. Lê her tiştı̂ di r’êza xwe da! Ev şêwazên kevnare yên zêderên makdêrı̂ di zimanê k’urdı̂ da, bi bingehı̂ jı̂ di şaxên zargotina gel ên wek stran, laqirdı̂, niﬁrı̂, dirozge û çı̂rokan da hatine parastin û tên bik’aranı̂n. Ev jı̂ peyvên7 lê, la, lê ne. Eger em bi zanistı̂ li ser bik’aranı̂na van a di zimên da r’awestin, emê bibı̂nin, ku ew jı̂ wek zêderên ê(yê), a (ya), ên(yên) zayend û hejmara navdêran didin xuyan. Mı̂nak: Lê domama te ji te r’a gorı̂ bûyı̂! La tu dayı̂ka min bûye! 7 Dibe ku, van şêwazan mirov bikaribe heya r’deyekê bi mercı̂ peyv navbike, lewra ku wat’eyên wan ên destpêkı̂ bi demê r’a lewazbûne,û ew bûne peyvên nı̂vhero. Û ı̂ro êdı̂ ew di zimên da wek şêwazên alı̂k’ar an jı̂ wek navgı̂n tên bik’aranı̂n. 142 Lê stûyê we şkestina, nemerdno, çawa destê we girt, hûn vı̂ k’arê k’irêt pêk bı̂nin! Di wêjeya k’urdzanı̂yê da ev şêwazana wek p’arı̂nên navdêrı̂, lê şêwazên wan ên bangı̂nı̂ jı̂ — lo! (ro!, yo!)’, lê! (rê!, yê!), wek dengane (interjectione) hatine navkirin. Mı̂nak: Lo bavo, hûn çi ji vê zar’okê dixwazin? Hey, lê daê, dilê minê k’ı̂ne-k’ı̂ne!.. Lê li vir pirs bi giştı̂ di derbarê hebûna van şêwazan a di zimanê k’urdı̂ da nı̂ne. Yan jı̂, em bibêjin, ne di derbarê wê da ye, ku ew zayend û jimara navdêr didin xuyan. Pirs di derbarê tiştekı̂ dinê da ye. Pirs di wê daye, ku ji ber cudayı̂yên di navbera wat’eya wan a xwezayı̂ û wan nirxandin û makkirinan da, yên ku di derbarê wan da di wêjeya k’urdzanı̂yê da hatine dayı̂n, gelek pirs dertên holê. Û pirseke din, ya bêht’ir girı̂ng jı̂ ew e, ku yekşêwazı̂yên (analogie) van (lê, la, lê) di gelek zimanên din ên hindawropı̂, bi bingehı̂ jı̂ di yên ne ı̂ranı̂ da hene! Û ew di wan zimanan da jı̂ wek zêderên makdêrı̂ tên bik’aranı̂n. Ma ne ew şêwazên kevnare di wêjeya k’urdzanı̂yê da p’arı̂nên cı̂navı̂ an jı̂ bangane tên navkirin. Û çawa dikare bibe, ku p’arı̂nên cı̂navı̂ û bangane di zimanê k’urdı̂ da zayend û jimara navdêran bidin xuyan û yekşêwazı̂yên xwe jı̂ di zimanên din ên hindewropı̂ da wek zêder hebin? Ew jı̂ di zimanê ne ı̂ranı̂ da! Çima? Ew çawa dibe? Evana çi peyv in? Ew ji k’ı̂jan beşên axavtinê yên zimanê k’urdı̂ ne? Çi p’êwendı̂ di navbera van p’eyv-p’arinên zimanê k’urdı̂ û yekşêwazı̂yên zimanên din ên hindewropı̂ da hene, yên ku bi sazı̂ya xwe ya dengan va an wek, an mı̂nanı̂ van in? Çi p’êwendı̂ya wan bi navgı̂nên r’êzimanı̂ yên din hene, yên ku di zimanê k’urdı̂ da zayend û jimara navdêran didin xuyan, ango bi zêderên makdêrı̂ r’a? Mirov t’enê wê demê dikare bersiva van û pirsên din bide, eger lêger’ı̂nên zimanzanı̂ yên di vı̂ warı̂ da li ser bingeha mêt’oda himberhevkirinı̂-dı̂rokı̂ pêk bı̂ne. Eger li zimanê k’urdı̂ di nava pêşveçûna dı̂rokı̂ û t’êkilı̂ û pêwendı̂yên wı̂ bi zimanên din ên hindewropı̂ r’a binihêre. A, emê jı̂ li vir hewl bidin, ku anegorı̂ wan matêrı̂alên zimanê k’urdı̂, yên ku di destê me da hene, bersiva van û hinek pirsên din bidin. Lêger’ı̂nên ku di warê zimanê kurdı̂ da hatine pêkanı̂n, bi giranı̂ya xwe va pêşdarı̂ (descriptive lingvistics) bûne û anegorı̂ wan jı̂ li zimên bi r’ewşa wı̂ ya statı̂k a heyı̂ nihêrı̂ne (lêger’ı̂na sı̂nxronı̂). Lê ji hêla din va cêribandinên dewlemend ên lêger’ı̂nên himber- 143 hevkirinı̂ — dı̂rokı̂ yên warê zimanên hindewropı̂ da derfetan derdixin holê, ku mirov bi çavekı̂ din li zimanê k’urdı̂ binihêre — di nava dı̂namı̂ka pêşveçûnan da, anegorı̂ prênsı̂pên zimanzanı̂ya dı̂axronı̂. Di vı̂ warı̂ da, li ser bingeha cêr’ibandinên zanistı̂, yên ku berev bûne, k’urdzanê sovêtı̂ R’. T’sabolov k’arekı̂ tomerı̂kirinê pêk anye. Û, wek berhemên wı̂ k’arı̂ jı̂, du p’irtûkên wı̂ yên di derbarê lêger’ı̂nên di warê dengsazı̂ û peyvsazı̂ya dı̂rokı̂ ya zimanê k’urdı̂ da hatine weşandin.8 Her çiqas, wek ku ew bi xwe jı̂ xwemukur’ tê, ku wı̂ li ser nêr’ı̂n û r’amanên cuda-cuda, yên ku berı̂ wı̂ hatine zimên, k’arekı̂tomerı̂kirinê pêk anı̂ye,9 lê dı̂sa jı̂ me di derbarê p’eyvên mijara gotinê da tiştek di berhemên wı̂ da nedı̂t. Û ev pirtûkên wı̂ ji bo vê mijara me bûn çavkanı̂yên alı̂k’ar, ji ber ku ew bi naveroka xwe va û wek nêzı̂kbûneke zanistı̂ ji bo me balkêş bûn. R’onaydarê ermenı̂ Xaçatûr Abovyan, dema li ser stranbêjı̂ya k’urdı̂ r’adiweste, di nava k’urdzanı̂yê da cara yekem balê dik’işı̂ne ser van p’eyvan. Ew dinivı̂se: “. . . Dema ku dengbêj (ango, yên k’urd. — A. M.) xwe ji bo strangotinê amade dikin . . . dest bi bangkirina kı̂ta lo- lo- lo! dikin”.10 Abovyan ne zimanzan bûye, lê bala wı̂ çûye ser van parı̂nan û wı̂ ew anegorı̂ la- la — la! -ê ewrpı̂yan kirine. Û hew! Lê dı̂sa jı̂ wı̂ mirovê ne k’urdzanê profêsı̂onal bal kişandı̂ye ser t’aybetmendı̂yeke zimanê k’urdı̂ û, tuyê bêjı̂, ji bo naskirin û binavkirina wan pêkanı̂na daxwazekê li zimanzanan ferz dike. Bi r’astı̂ jı̂ ev p’eyvna çi ne? Ew ên k’ı̂jan beşê axavtinê ne, û xwedı̂yê çi t’aybetmendı̂yên r’êzimanı̂ ne? Ji bo bersiva van û pirsên din em berbir’ı̂ wêjeya derbarê zimanê k’urdı̂ bibin. Em berê xwe bidin wê, ji bo ku bi r’êya nirxandina r’exneyı̂ ya wan nêr’ı̂n û dı̂tinan, yên ku heya naha di wı̂ warı̂ da hebûne, bigihı̂jin nêr’ı̂neke yekgirtı̂ ya bi zanistı̂ misoger. Û hema ji bo vê armancê jı̂ em li ser bingeha himberhevkirina nêr’ı̂nên cuda, lêger’ı̂nên matêrı̂alên zimanê k’urdı̂ û yên hindewropı̂ yên din didine ber nirxandnê. Ji wan nêrı̂nan, ên ku ı̂ro di nava wêjeya k’urdzanı̂yê da hatine zimên, dertê holê, ku di k’urdı̂ da du k’omên van p’eyvan hene: 8 Цабалов Р. Л. 1) Очерк исторической фонетики курдского языка. М., 1976; 2) Очерк исторической морфологии курдского языка. М., 1978. 9 1) Там же. С. 3–8; 2) там же. С. 3–5. 10 1958. С. 247. 144 Yek — lê, la, lê ye û ya dudyan — lo, lê, lo. Û, wek me li jorı̂ jı̂ anı̂ zimên, zimanzanan jı̂ ev herdu k’omên p’eyvan, her yek bi cûr’ekı̂ nav kirine: parı̂nên cı̂navı̂ û dengane. Gelek caran jı̂ heman zimanzanı̂ di cı̂yên cuda da navên cuda van p’eyv-p’arı̂nan kirine û di derbarê wan da nêr’ı̂nên dijber anı̂ne zimên. Helbet, li vir kêması̂yên lêk’olı̂nên zimanê k’urdı̂ û yên din ên p’ir’alı̂ r’oleke girı̂ng dilı̂zin. Weha, Ç. Bakaêv (Çerkezê Bek’o) di ferhenga xwe ya k’urdı̂ — r’ûssı̂ da k’oma van p’eyvan a yekem(lê, la, lê) p’arı̂nên cı̂navı̂ nav dike û dibêje, ku ew di wan peyvebendan (hevokan) da tên bik’aranı̂n, ên ku niﬁr’ı̂, hêrs, şabûn, heyfpêanı̂n, xwezı̂pêanı̂n û daxwazê didin xuyan: lê — ji bo navdêrên zayenda nêrza, ‘la’ -ji bo navdêrên zayenda mêza.11 Lê di kurtegotara xwe ya r’êzimanı̂ ya dawı̂ya vê ferhengê da12 û p’irtûka xwe ya “Zimanê kurdên YK’SS” da13 koma van p’eyvan a duduyan wek dengane, an jı̂ p’arı̂nên bangawazı̂yê nav dike û wat’eya wan wek hey! r’avedike. Lê K. Kûrdoev (Qanatê K’urdo) vana an wek dengane,14 an jı̂ — parı̂n binav dike, ên ku “hesab dibin şêwazên taybet ên bangkirinê”.15 Li vir mirov nikare nak’okı̂yan nebı̂ne! Weha, em hewlbidin ç’avkanı̂yên wan nak’okı̂yan bibı̂nin. Di destêpkê da herdu zimanzan jı̂ didin xuyan, ku ew p’arı̂n (lê, la, lê), dema pêşı̂ya navdêr tên danı̂n û, dema navdêr di tewanga bangı̂nı̂ da tê bikaranı̂n, ew jı̂ heman tewangê werdigirn (lo, lê, lo) û jmar û zayenda van navdêran didin xuyan.16 Li vir jı̂, bixwazı̂ — nexwazı̂, bi xwezayı̂ pirs dertê holê: eger ew p’arı̂n in, ew çawa dibe, ku tên tewangdin? Ma ne t’enê navdêr, cı̂nav û beşên axavtinê ên din, ên li şûna navdêran û weke wan tên bikaranı̂n û, her weha zêder, ên ku grêft’erı̂ navdêran in, tên tawangdin!? Ma ne p’arı̂n (fonem) navgı̂nên p’eyvp’êwendı̂, p’eyvsazı̂ û p’eyvguhêr’ı̂yê ne! Van r’olan di zimên da, her weha, peyvên formal (ên şêwazı̂) jı̂ pêk tı̂nin. Ч. Х. Курдско-русский словарь. М., 1957. С. 221, 223. же. С. 585–586. 13 Бакаев Ч. Х. Язык курдов СССР. М., 1973. С. 39. 14 Курдоев К. К. Курдско-русский словарь. М., 1960. С. 491, 505–506, 582, 890. 15 Курдоев К. К. 1) Грамматика курдского языка. М.; Л., 1957. С. 59– 61; 2) Грамматика курдского языка. М., 1978. С. 57–59. 16 Бакаев Ч. Х. Язык курдов СССР. М., 1973. С. 93; Курдоев К. К. 1) Грамматика курдского языка. М.; Л., 1957. С. 59–60; 2) Грамматика курдского языка. М., 1978. С. 57–59. 11 Бакаев 12 Там 145 Her çi jı̂ hebe, p’arı̂n di zanista di derbarê zimên da bi çi cûr’eyı̂ jı̂ hatibin makkirin, yek e, ew hert’im wek p’eyvên nı̂vhero (ên ne t’am) hatine dı̂tin, heya ew bi mercı̂ peyv navkirine. Û peyvên ’ nı̂vhero jı̂ ji bo guhar’tina tên bik’aranı̂n, lê bi xwe naên guhar’tin. Di zimanzanı̂yê da ewan wek beşê axavtinê, yên ku naên tewangdin, hatine pejirandin û li ser wê bingehê jı̂ bi zanistı̂ hatine nirxandin.17 A din jı̂, eger ‘lo!’, ‘lê!’, ‘lo!’ şêwazên tewanga banginı̂ ne, wê demê divê şêwazên wan ên tewanga r’astı̂nı̂ jı̂ hebin?! ê, ew jı̂, bê guman, şêwazên lê, la, lê ne, ên ku wek parı̂nên cı̂navı̂ hatine binavkirin. Lê, eger ew dengane ne (interectione), ew çawa ye, ku wek navdêran tên tewangdin û hejmar û zayenda wan didin xuyan? Çawa dibe, ma ne dengane ew beşê axavtinê ne, ên ku naên tewangdin û nikarin zayend û hejmara navdêran bidin xuyan? Ewana nikarin bibin endamê hevokê û her t’enê hı̂s û hestên axavtvan didin xuyan: hêrs, dilkovanı̂, şabûn, xwezı̂pêanı̂n û daxwaz.18 Û tiştekı̂ din ê balk’êş jı̂: her çiqas K. Kûrdoyêv van p’eyv — p’arı̂nan wek “p’arı̂n ên bangawazı̂yê” jı̂ dihesibı̂ne, dı̂sa pişt r’a dinivı̂se: “P’arı̂nên bangawazı̂yê yên lê û lo, dema ku di tewanga bangane da li pêşı̂ya navdêr tên danı̂n, zayend û jimara wan didin xuyan: lo — ji bo destnı̂şankirina zayenda nêr di hejmara yekane da û pir’jimarı̂ya navdêran tê bik’aranı̂n, p’arı̂na lê jı̂ — ji bo destnı̂şankirina zayenda mê di hejmara yekane da”.19 Wek ku tê xuyanê, her çiqas Kûrdoêv van peyvan “parı̂nên bangawazı̂yê” nav dike, lê dı̂sa jı̂ wan wek navgı̂nên daxuyandina zayend û jmara navdêran mak dike. Û li heman cı̂yı̂ jı̂ xudanê r’êzimanê paşê dinivı̂se: “Li pêşı̂ya lo û lê denganeya (interectione) wey! tê danı̂n, ji bo ku xem, dilkovanı̂ û heyfpêanı̂na axavtvan bide xuyan. Ev hevbendı̂ gelek caran di stranan da wek duawazı̂ (r’êfrên) tên dubarekirin: Wey lê delalê, wey lê delalê! ; Wey lo delalo, wey lo delalo! ” 20 Ew çi ye, çawa dibe? Eger ew peyvana parı̂nên bangawazı̂yê ne, çawa ji bo bangawazı̂, xemgı̂nı̂, dilkovanı̂ û heyfê dı̂yar bikin, bi wan r’a den17 1975. C. 200; Ожегов С. И., Швецова Н. Ю. Толковый словарь русского языка. М., 1999. С. 877. 18 Там же. С. 211; там же. С. 348. 19 Курдоев К. К. Грамматика курдского языка. М., 1978. С. 58. 20 Там же. 146 ganeyên wey!, hey! tên bik’aranı̂n?!21 Mı̂nak: Wey lê delalê! Hey lo êt’ı̂mo! Çawa dikare weha be? Li vir k’ı̂jan p’eyv bangê, hı̂s û hest û bangawazı̂yê didin xuyan, û k’ı̂jan- zayend û hejmara navdêran?! Ji bo ku her tişt zelal bibe, em her weha van mı̂nakan jı̂ hemberı̂ hev bikin: Lê Gulı̂zerê!; Lê keçikê!; Lê jinê!; Lo Casimo!; Lo birano! û yên din. An jı̂: La marûmê!; La (tu) mirar bûyê! û yên din (mı̂nak ji pirtûkên li jorê navkirı̂ hatine hildan). Wek ku di van, û mı̂nakên din da tê xuyan, r’ast e, ew p’eyvana di wan gotinan da tên bik’aranı̂n, lê yên ku bangawazı̂yê destnı̂şan dikin, ne ew in. Ji bo heya dawı̂yê di vê da bi bawer bin, em bicêr’ibı̂nin van hevokan bi van p’arı̂nan û bêyı̂ wan bixwı̂nin. Mı̂nak: La tu xûşka min bûyê! Tu xûşka min bûyê! Lo bavo, çi bûye!? Bavo, çi bûye!? Lê daê, de r’abe! Daê, de r’abe! Yan: La tu mirê! Tu mirê! La ez qir’ik bûyê..! Ez qir’ik bûyê..! û y.d. Ji van mı̂nakan baş tê xuyan, ên ku bangawazı̂yê dı̂yar dikin, ew navdêr û cı̂nav in (tu, bavo, daê, ez ), ên ku bi wan p’eyvên alı̂k’ar r’a (lê, la) t’evayı̂, an bêyı̂ wan, di tewanga bangı̂nı̂yê da hatine danı̂n. Û hema ew navdêr û cı̂nav jı̂ didin xuyan, k’a banga axavtvan ji bo k’ê/çi bûye. ?êwazên van p’eyv-p’arı̂nan ên tewanga r’astane bê kirp in, ji bo wê jı̂ nikarin bangawazı̂yê dı̂yar bikin. Ew t’enê, dema ku bi navdêr r’a (û mı̂na wı̂) tên tewangdin, her wê demê, di tewanga bangı̂nı̂ da kirpa duyemı̂nı̂ ya nı̂vhero werdigirin, lê kirpa sereke li ya wan navdêr û cı̂navan e, yên ku di tewanga bangı̂nı̂ da tên bik’aranı̂n: Hey (↑), lo(↓) bavo (↑), lo bavo! Hey (↑), lê(↓) daê(↑), lê daê! 22 21 Курдоев К. К. 1) Грамматика курдского языка. М.; Л., 1957. С. 59– 60; 2) Курдскорусский словарь. М., 1960. С. 491–493, 505–506, 890; 3) Грамматика курдского языка. М., 1978. С. 21, 57–59. 22 Di van mı̂nakan da zaneka (şanek) ↑ kirpa sereke dide xuyan, lê ↓ — ya duyemı̂nı̂, ya lewaz. 147 Di hevok û p’eyver’êzên weha da bangawazı̂yê dengane (bang) didin xuyan. Lê ev peyvên mijara gotinê her t’enê jimar û zayenda navdêran didin xuyan, bi wê r’a jı̂ — makdêrı̂ya wan. Hevok û peyvebendên weha ı̂ro mirov dikare bêyı̂ wan p’eyvên alı̂k’ar jı̂ bik’arbı̂ne. Û ewê di wat’eya xwe da t’u kêması̂yê nabı̂nin, xazma, dema di hevokê da hinek lêker, ên ku bi şêwazê daxwazı̂ da hatine çemandin (mirê! gulvedayê! xwı̂şka min kiribûyê! û yên din), êdı̂ zayend û jmara navdêran, ne r’astedêr be jı̂, didin xuyan. Lê navdêrên di tewanga bangı̂nı̂ da bangawazı̂, gazı̂ û berbir’ı̂bûnê didin xuyan. Vê demê tiştê ku t’enê hinekı̂ “lewaz dibe”, ew jı̂ makdêrı̂ya navdêr e. Wek mı̂nak em şêwazên hevokan ên bi wan p’arı̂nan û bêyı̂ wan hemberı̂ hev bikin: Ax, lê xweyê, la tu kor û k’otı̂ bûyê! Ax, xweyê, tu kor û k’otı̂ bûyê! Hey, lê, keç’ikê, bûka mala bavê minê! Hey, keç’ikê, bûka mala bavê minê! Lo bavo, çi bûye? Bavo, çi bûye? Lê daê, de bêje! Daê, de bêje! Lê xweê, de r’abe! Xweê, de r’abe! Lê Gulı̂zerê, tu li k’u mayı̂!? Gulı̂zerê, tu li k’u mayı̂!? La tu mirê! Tu mirê! Wek ku ji van mı̂nakan jı̂ tê xuyan, dema heman hevok bêyı̂ p’eyv- p’arı̂nên lê, la, lê tê sazkirin, ew bandor’a xw ne ku li ser bangawazı̂, gazı̂ û berbir’ı̂bûnê, lê ser makdêrı̂ya (zayend û jimar) navdêr û cı̂navan dike. Lê ew, ku li hinek cı̂yan awazê bangawazı̂yê bi wan peyvan r’a p’eyda dibe, ew jı̂ ji wê tê, ku, dema ew bi navdêran r’a (û weke wan) tên tewangdin, di tewanga bangı̂nı̂ da kirpa wan a lewaz a duyemı̂ı̂n çê dibe. Û, ya here sereke, demeke dirêj ew bi denganeyên wey!, hey!, ax! r’a hatine bik’aranı̂n û t’imê caran bi wan r’a p’eyvên têk’el ên hevgirtı̂ saz kirine (weylê! axlo! heylo! û.y.d.), yên ku ı̂ro êdı̂ bûne peyvên serbixwe (dengane) û, helbet, hest, hı̂s û bangawazı̂yê didin xuyan. Piştı̂ p’eydabûna van p’eyvên nû di zimên da, dema ev p’arı̂n (lo!, lê!, lo! ), wek parçeyekı̂ wan peyvên têk’el, cuda tên 148 bik’aranı̂n — li şûna hemû peyvê tên p’ejirandin. Vê demê jı̂ ew êdı̂ ne ku peyvên berê ne, lê beşên wan peyvên têkel in (weylê!, axlo!, heylo! ) û li şûna wan tên bikaranı̂n. Û êdı̂ vê carê taybetmendı̂yên wan ên dı̂yarkirina zayend û hejmara navdêran bi berekê va lawaz dibin û tên jiı̂brkirin. Lê bi demê r’a ev şêwazên wan ﬁrebûna wateya êbjeyı̂ (lêksı̂kı̂) desttı̂nin, dibin xwedı̂ ‘taybetmendı̂yên nû û di stranên gelêrı̂ da, wek duawazı̂ (r’êfrên) tên bik’aranı̂n, ên ku navdorên (kolorı̂t) stranı̂ disêwirı̂nin. Weha, di derbarê wê da K. Kûrdoêv çi dinivı̂se: «Di stranan da xêncı̂ p’arı̂nên lo, lê p’ir’ê caran (p’eyvên berbir’ı̂bûnê): weylo (ji bo zayenda nêr), weylê (ji bo zayenda mê) wek p’arı̂nên berbi’rı̂ûbnê tên bik’aranı̂n. Ev p’arı̂n bi r’êya bi hevvabûna (têk’elbûna) p’aı̂rnên lo, lê û bangeneya wey! sazbûne, ya ku heyfpêanênê, dilêşı̂yê dı̂yardike. Û weha, ev p’arı̂nên lo, lê di stranan da gelek caran wek duawazı̂yên stranı̂ tên dubarekirin û di navbera dubareyan da p’eyva wey dertê holê».23 Hema Abovyan jı̂ rastı̂ peyvawazên wan duawazı̂yan hatye û ew hemberı̂ duawazı̂yên ewropı̂ yên la — la — la! kirye. Ji xêynı̂ vê, li vir bandora tiştekı̂ din jı̂ heye. Ev peyvana, dema t’enê di axavtina zarkı̂ û zargotina gel da, her weha di hinek gotinên bangawazı̂yê yên pêşı̂yan û p’eyver’êzên hı̂mı̂ yên qewı̂n da (phrase// phraseological colection), yên ku wek dirozge, niﬁr’ı̂, stran û y.d. di zimên da, di govekek a teng da hatine bik’aranı̂n, wat’eya wan a bêjêyı̂ hatye guhartin û ﬁreh bûye. Bi vê r’a wat’eyên wan ên bingehı̂n lewaz bûne û ew wat’eyên wan nû, yên r’adeya duyem derketine pêş. Weha, bi bingehı̂ di van mercan da ye, ku ji xwendevan (hem jı̂ ji guhdar) r’a dijwarı̂ çê dibin, ku ew ji hev derxin, k’a k’ı̂jan p’eyvşêwazên ji kı̂jan beşên axavtinê ne. Lê, hema, wek ku me li jorê jı̂ got, ev peyvana di zimanê k’urdı̂ da zayend, jimar û bi wê jı̂ makdêrı̂ya navdêr didin xuyan. Evana bi van t’aybetmendı̂yên xwe va digihı̂jin zêderên makdêrı̂. Wek mı̂nak em wan p’arı̂nên mijara gotinê lê, la, lê û zêderên k’urdı̂ yê, ya, yên/yêd hemberı̂ hev bikin. Wek ku tê xuyan, peyvên herdû k’oman jı̂ bi sazı̂ya xwe ya dengan va nêzı̂kı̂ hev in. Cudatı̂ya di navbera wan da dengên wan ên destpêkê l û y ne. Lê hema dijwar nı̂ne, mirov bibı̂ne, ku ev herdu deng jı̂ dengdarên nerm in (sonore). Hê dawı̂ya sedsala XIX — destpêka ya XX di wêjeya zanistı̂ da nêrı̂nek derketye holê, ku l-ê hindewropı̂ di zimanên ı̂ranı̂ da weguhêı̂z r 23 Курдоев К. К. Грамматика курдского языка. М.; Л., 1957. C. 60. 149 dibe, lê hê dereng ew jinûva dibe l (l — r — l ), û ku dengê l di herdu zimanên kevnar ên ı̂ranı̂: farsı̂ya kevnar û avêstayê da nı̂nin, ku wisa jı̂ ji nivı̂sa van herdu zimanan jı̂ naê zanı̂n, k’a li k’u divê l bixwı̂nin, li k’u — r.24 Û di gelek zimanan da hinek dengên vê r’êzê, wek dengşêwazı̂yên heman navdengê (phoneme) hesab dibin (mı̂nak, di zimanê korêı̂ da dengên r û l ).25 Di kurdı̂ da ı̂ro jı̂ dem bi dem dengên r û l weke hev, wek dengşêwazı̂yên heman navdengê (phoneme) tên bikaranin. Mı̂nak: lo-ro!, lê-rê! gilêş — girêş, çelx — çerx gilê — girê, bila — bira gustı̂lk- gustı̂rk, kulı̂lk — kulı̂rk û yên din. Lê ji r — ê lewaz ê nerm heya y — ê nı̂vdeng jı̂ gavek dimı̂ne. Û di r’êza l — r — y da dengê r, tuyê bêjı̂, dibe xelekeke navberı̂. Di nava pêşveçûnên zimên da di peyvşêwazên lê, la, lê da bi vê qanûnê dengguhêr’ı̂ pêk hatye: l dengguhêr’ı̂ r bûye, lê evê dawı̂yê jı̂ bûye y. Û ı̂ro jı̂ di k’urdı̂ da bi şêwazên lo û lê r’a t’evayı̂ şêwazên rê, ro û yê, yo tên bikaranı̂n. Mı̂nak: De, yo xalo, dilê minê kı̂ne- kı̂n e! Lo-ro-ro, şivano, şivanê berx û mı̂yano! Lê-rê-rê, keç’ika delalê, te serê xwe hildaye, wa k’uda diçı̂!? De, yê-yê, de, lê daê! Weha, bi hezarsalan, di axavtina kurdı̂ ya r’ojane ya azad û dı̂namı̂k da ev dengguhêr’ı̂ pêk hatye, ya ku yek bi yek anegorı̂ pêşveçûna zimên a xwezayı̂ û qanûnên wı̂ yên hindurı̂n e. Lê hinek şêwazên wan, ên ku di nav hinek peyvebendên qewı̂n (phrase) da hatine bikaranı̂n, ji ber ku di axavtina ne aktêv a teng da mane û ı̂ro di zimanê k’urdı̂ da wek bermayı̂yên pı̂vanên zagonı̂ yên kevnar jiyana xwe didomı̂nin. Û di wan da ew pêvajo, ya ku di zimanê r’ojane yê dı̂namı̂k da bûye û pêk hatye, ı̂ro bi derengı̂ dubare dibe (şêwazên lo, ro û yo hemberı̂ hev bikin!). Wek ku tê xuyan, şêwazên lê, la, lê di kurdı̂ da berı̂ şêwazên yê, ya, yên hebûne û di zimanên kevnar ên hindı̂ranı̂ da şêwazên evên dawı̂yê gihı̂ştine destê me, ne ku ên pêşin. Û ev şêwaz jı̂ ji hezarsala 24 Horn P. Neupersische Sriftspraxe // CI Ph. Bd I. Abt 2. Strassburg, 1898–1901. S. 55; Salemann Mittelpersisch // Ibid. S. 268; Абаев В. Скифо-европейские изоглоссы. М., 1965. C. 35–41 и 81; Цаболов Р. Л. Очерк исторической фонетики курдского языка. М., 1976. C. 72–75. 25 Маслов Ю. С. Введение в языкознание. М., 1975. C. 56–66. 150 duyem a berı̂ Îsa gihı̂ştine me. Dertê, ku şêwazên bi l — ê destpêkı̂ di hı̂m — zimanê (mak — zimanê) hindewropı̂ da hebûye, ji ber ku di şaxê zimanan ê arı̂yı̂ (hindı̂ranı̂) da ev l — ê destpêkı̂ yê van peyvan êdı̂ dengguhêrı̂ y bûye. Mı̂nak: avêsta — ya, yā, sanskrı̂t — ya, yā, farsı̂ya kevnar — hya/ya. Ji bilı̂ vê di r’êze zimanên ewropı̂ û zimanê tirahı̂ yê hindı̂ da ı̂ro jı̂ zêderên makdêrı̂ hene, yên ku bi şêwaza xwe an mı̂nanı̂, an jı̂ nêzı̂kı̂ van p’arı̂nên kevnar ên zimanê k’urdı̂ ne. Weha, êm mı̂nakên r’êze zimanên ewropı̂ û yên zimanê tirahı̂ hemberı̂ hev bikin: Fransı̂ — le, la, les;26 Îtalı̂ — il, la, le;27 Îspanı̂ — el, la, los/las;28 Tı̂rahı̂ — le, la.29 Lê di zimanê portûgalı̂ da, yê ku ji heman malbata hindewropı̂ ya zimanan e, dengê l — ê destpêkı̂ yê van zêderan di demê da weryaye — ketye, û şêwazên o, a (ji bo yekjimarê) û os, as (ji bo pirjimarê) derketine holê.30 Ji van nirxandinên jorê û hemberhevkirina mı̂nakên zimanên hindewropı̂ diyar dibe, ku: a) peyvşêwazên lê, la, lê, yên ku ı̂ro di zimanê k’urdı̂ da hene, di kurdı̂ya kevnar da zêderên makdêrı̂ bûne, û paşê, bi pêşveçûnên zimên r’a di wan da dengguhêr’ı̂ pêkhatine û şêwazên wan ên ı̂ro — yê, ya, yên/yêd derketine holê; 26 1957. C. 946; Катагошина Н. А., Гурычева М. С., Аллендорф К. А. История Французского языка. М., 1976. С. 26–70; Доза А. История французского языка. М., 1956. С. 295, 300–301; Ганшина К. А. Французскорусский словарь. М., 1962. С. 463, 471. 27 1957. С. 946; Розенталь Д. Э. Итальянский язык. М., 1949. С. 397–400. 28 1957. С. 946; Васильева-Шведе О. К., Степанов Г. В. Теоретическая грамматика испанского языка. М., 1972. С. 63–67; Канонич С. И. Артикль в испанском языке. М., 1967. С. 5–33; Кельина Ф. В. Испанскорусский словарь. М., 1966. С. 350, 520, 541. 29 1957. С. 938. 30 Ibid. C. 946; Старец С. М., Феерштейн Е. Н. Португальско-русский словарь. М., 1972. С. 9, 575; Никонов Б. А. Грамматика португальского языка. М., 1981. С. 8–33. 151 b) ji ber ku goveka bikaranı̂na şêwazên van zêderan ên di tewanga bangı̂nı̂ da (lo!, lê!, lo! ) teng maye, bi demê r’a, anegorı̂ r’ol û cı̂yê wan di zimên da, wat’eyên din ên r’adeya duyemı̂n derk’etine pêş; c) yekşêwazı̂yên van şêwazên zêderên makdêrı̂ ên kevnar (arxayı̂k) ı̂ro jı̂ di r’êze zimanên din ên hindewropı̂ da hene; d) hebûna şêwazên van zêderan ên kevnamayı̂ di zimanê k’urdı̂ da û yekşêwazı̂yên (analogı̂) wan di zimanên din ên hindewropı̂ da govenı̂ya hebûna wan e di mak — zimanê hindewropı̂ da. Wek ku me li jorê dı̂t, şêwazên kevnar ên zêderên makdêrı̂ wek kevnemayı̂ (arxaı̂zm) di zimanê k’urdı̂ da hatine p’arastin, ên ku r’engê xwe va an mı̂na, an nêzı̂kı̂ zêderên r’êze zimanên hindewropı̂ yên din in. Lê yekşêwazı̂yên zêderên zimanê kuurdı̂ yên ı̂ro? Ma gelo ew bi t’u cûr’eyı̂ di zimanên din ên hindewropı̂ da nehatine p’arastin? Yekşêwazı̂yên wan nikaribûn bi t’u awayı̂ t’unebin! An jı̂ pêşk’etina şêwazên wan ên kevnar nikaribû t’enê di zimanê k’urdı̂ da şêwazên weha bigiı̂hne. Qe na bi awayekı̂ şop’ên wan, dibe ku, di zimanên din da hatibin p’arastin? Û t’exmı̂nên hı̂pot’êtı̂k ên giştı̂ di derbarê peydabûna wan zêderan û yekşêwazı̂yên wan di zimanên din ên hindewropı̂ da, her weha lêger’ı̂nên p’ir’alı̂ di vı̂ warı̂ da bêencam neman. Û zûtirekê nêr’ı̂neke bi zanistı̂ misogerkirı̂ li bal me p’eyda bû, ku yekşêwazı̂yên zêderên makdêrı̂ yên k’urdı̂ bi şêwazên xwe yên ı̂ro va (yê, ya, yên/yêd ) bi dengguhêr’ı̂yên biç’ûk va di zimanê r’ûssı̂ da hene. Ev zêderana di zimanê r’ûssı̂ da r’êyeke p’eyvguhêrı̂yê ya wisa derbas bûne, ku mirov bi dijwarı̂ bikaribe bi carekêra serederı̂yê lê bike. Lê di nava çarçoveya zimanên hindewropı̂ da hemberhevkirina wan û zêderên k’urdı̂ derfetan dide, ku mirov bingehên wan r’avebike. Lêkolênên zêderên zimanê k’urdı̂ me ji p’eyvebendên makdêrı̂ destêpkir. Bi wı̂ awayı̂ me wat’eya wan a bêjeyı̂ (lêk’sı̂kı̂) ya xwezayı̂, r’ola wan di zimên da û, dawı̂ya dawı̂yê cı̂yê wan ê r’ast di sı̂stêma zimên da r’avekir. Me dema lêk’olênên matêrı̂alên zimanê r’ûssı̂ jı̂ heman r’ê hilbijart. Û li ber me tiştekı̂ bal’kêş vebû: der’ket holê, ku sı̂stêma r’engdêran a herdû zimanan mı̂nanı̂ hev in. Lê ya here sereke, hebûna zayend, jimar û tewanga r’engdêran e di r’êzimanên k’urdı̂ û r’ûssı̂ da, her weha, hebûna wan p’arı̂nan, ên ku di r’êzimana r’ûssı̂ da wek daçekên r’engdêran (aﬀı̂k’sên adyêktı̂vger). Ev p’arı̂nan di zimanê r’ûssı̂ da r’êyeke wisa derbazbûne, ku mirov bi dijwarı̂ bkaribe r’aveke, k’a ew konkrêt ji çi beşê axavtinê 152 ne. Lê, dema mirov di nav çarçoveya lêk’olı̂nên hemberhevkirinı̂dı̂rokı̂ yên di warê zimanên hindewropı̂ da van p’arı̂nên zimanê r’ûssı̂ bi zêderên makdêrı̂ yên zimanê k’urdı̂ r’a tı̂ne ber hev, derfet vedibin, bingehên p’eydabûna wan r’avebikin. Wek ku tê zanı̂n, di zimanên hindewropı̂ da peyvebendên makdêrı̂ (attribute word combination) ji hêla r’êza p’eyvan va du şêwazên xwe hene. Di p’eyvebendên vı̂ r’engı̂ yên r’êze zimanan da di sêrı̂ da di r’ola makber da navdêr tê danı̂n û peyr’a- r’engdêr, an navdêr û cı̂nav di tewanga mêlberı̂ (zayendı̂) da — wek makêdêr. R’êza peyvan a weha t’aybetı̂ya zimanên ı̂ranı̂ ye. Lê di peyvebendên zimanên din ên hindewropı̂ da r’êza p’eyvan berovajı̂ vê ye: di sêrı̂ da makdêr tê danı̂n. Em mı̂nakên wan zimanan hemberı̂ hev bikin. zimanên ı̂ranı̂: bi kurdı̂: gul a sor ; bi farsı̂: (gol-e sorx); zimanên din ên hindewropı̂: bi almanı̂: die rote Rose; bi rûssı̂: красная (karmir vard). роза; bi ermenı̂: Ev ji bo têgihı̂ştineke giştı̂. Lê naha em mı̂nakên zimanên k’urdı̂ (gul a sor ) û r’ûsı̂ (красная роза) hemberı̂ hev bikin. Wek ku ji mı̂nakên p’eyvebendên makdêrı̂ yên wan zimanan tê xuyan, cudayı̂ya sereke ya di navbera wanda — ew r’êza p’eyvan e di wan da. Belê, ji hêla sazı̂ya xwe (r’êza peyvan) va ev p’eyvebendana ji hev cuda dibin, lê ji hêla peyvsazı̂yê (morfologi) va gelek tiştên wan t’omerı̂ ne. Di mı̂naka k’urdı̂ ya gul a sor da gul navdêr e, a zêder e û girêfterı̂ navdêr (gul ) e, sor rengdêr e. Naha em li mı̂nakên r’ûssı̂ binihêr’in. Eger em di vê p’eyvebendê da r’engdêr heman p’eyvê bihêlin (красная роза) lê li şûna navdêrê heyı̂ yekı̂ cuda daynin, emê binihêrin, ku ew p’arı̂n, a ku bi dawı̂ya r’engdêr va zêde dibe, tê guhertin. Minak: красная роза (krasnaya roza) — gul a sor; красный флаг (krasniy ﬂag) — al a sor; красное яблоко (krasnoye yabloko) — sêv a sor; красные розы (krasniye rozi) — sêv ên sor. Ango, hı̂mê r’engdêr, wek ku heye, dimı̂ne, lê paşparinên lê zêde dibin, anegorı̂ taybetmendı̂yên wan navdêran tên guhertin û zayend û jimara wan didin xuyan (-ая /aya/ — yekjimar, zayenda mê; -ый /ı̂y/ — yekjimar, zayenda nêr; -ое/oyê/ — yekjimar, zayenda bêhêl û -ые/ı̂yê/ — pirjimar), ên ku pey r’engdêr r’a tên. Di r’êzimana r’ûssı̂ da van p’arı̂nan r’a dibêjin paşdaçekên r’engdêrı̂, yên ku jimar û zayendê didin xuyan (?!). Ji xeynı̂ vê, 153 di r’êzimana r’ûssı̂ da tê gotin, ku r’engdêr tên tewangdin. Li vir destxweda pirs dertê holê: çi p’ewendı̂ya zayend û jimarê bi r’engdêr r’a heye? Ma ne zayend, jimar û tewang taybetmendı̂yên r’êzimanı̂ yên navdêr in. Eger zayend, jimar û tewang t’aybetmendı̂yên r’êzimanı̂ yên navdêr in, wê demê ‘rengdêr çawa dikarin bên tewangdin û zayend û jimara xwe hebin? Gelo ew ne dijı̂ hişmendı̂ya giştı̂ ya r’êzimana zanistı̂ ye? Di r’êze zimanan da ji bo ku zayend û jimara navdêran bidin xuyan, peyvên alı̂kar ên taybet hene, ên ku di zimanzanı̂yê da artı̂kl (zayend) tên navkirin. Lê dertê, ku di r’ûssı̂ da r’engdêr weke navdêr tê tewangdin û jimar û zayenda wan heye?! Eger anegorı̂ qanûnên zimên be, divê wisa nı̂nbe. Lê, eger wisa tê nirxandin, wê demê li vir tiştek ne wisa ye. Her zimanek qanûnên xwe yên hindurı̂n hene, divê mirov wan nas bike û zimên jı̂ bi wan r’ave û nasbike. Mı̂nakên ner’ast têgihı̂ştina t’aybetmendı̂yên r’êzimanı̂ yên r’engdêran li bal lêkolı̂nerên zimanê k’urdı̂ jı̂ hene. Sedema çewt têgihı̂ştina weha çi ye? P’eyvebendên makdêrı̂ di zimanê k’urdı̂ da sazı̂ne t’aybetı̂ ne. Ji bo wê jı̂ ew gelek caran di hevokê da wek endameke yekgirtı̂ tê êtgihı̂ştin, wek yekı̂neyeke bêjeyan a wa’teyı̂ (sêmantı̂kı̂) ya serbixwe. Û di wê da r’ola sereke zêderên makderı̂ dilı̂zin. Ew di navbera du endamên wan p’eyvebendan da tên danı̂n û wek ku wan li ser bingeha wateyı̂ ya t’omerı̂ wek yekı̂neyeke bêjeyan a wat’eı̂y (sêmantı̂kı̂). Di p’eyvebendên weha da, li k’u makber û makdêr wek yekı̂neyeke p’eyvwat’eyı̂ ya yekgirtı̂ pêşda tên, t’aybetmendı̂ û wat’eyên wan herdu endaman jı̂ digihı̂jin hev. Ango, ev p’eyvebendan tişêtên konkêrt ên bi çawanı̂yên (t’aybetmendı̂) konkrêt didin xuyan. Û ji ber wê jı̂, makdêr (r’engdêr an navdêr û cı̂navên di tewanga mêlberı̂ da) derı̂ peyvabenda makdêrı̂ ya konkrêt, ya ku ew endama wê bûye, bi zadera makdêrı̂ r’a tê bik’aranı̂n: Derı̂ yê biç’ûk — yê biç’ûk; Gulı̂ yên dirêj — yên dirêj; Gotin ên dersdarê — ên dersdarê. Û li ser vê bingehê pisporên zimanê k’urdı̂ gihı̂ştine wê nêr’ı̂ên, ku di zimanê kurdı̂ da zayend û jimara r’engdêran hene, û ew tên tewangdin. Û ı̂ro ev nêı̂rn di wêjeya k’urdzanı̂yê da serdest e. Sedema xalifı̂bûneke weha çi ye? 154 Dema r’engdêrek yê konkrêt ji p’eyvebendeke makdêrı̂ ya konkrêt tê deranı̂n û bi zêderan r’a tên bikaranı̂n, êdı̂ ne rengdêr in, ew bi alı̂karı̂ya zêderan dibin xwedı̂ zayend, jimar û taybetmendı̂yên din, dibin navdêr (di r’ûssı̂ da jı̂ wisa ye!) û di zimên da wek navdêr tên bikaranı̂n. Û li vir ew êdı̂, wek navdêrekı̂ sazber, xedı̂yê hemû t’aybetmendı̂yên r’êzimanı̂ ye, yên ku yên navdêr in û zayend û jimara wı̂ heye û dikare bê tewangdin. Ji vê demê pêva, dema bi zêderên makdêrı̂ r’a tê bik’aranı̂n, r’engdêr di zimên da r’ola navdêr pêk tı̂ne (binihêr’e r’ûp’elên. . . .yên vê p’irtûkê). Di p’eyvebenda gul a sor da gul navdêr e, lê sor r’engdêr e û çawanı̂ya gulê dide xuyanr’engê sor. P’eyvên weha, dema di p’eyvebendên makdêrı̂ da wek makdêr tên bik’aranı̂n, bi demê r’a, tuyê bêjı̂, ji nav r’êza beşekı̂ axavtinê derbazı̂ nav yekı̂ din dibin. Û, ji ber ku ew r’ola makdêr li hember navdêrekı̂ konkrêt pêkı̂tnin, ew t’enê di kontêk’sta konkrêt da dikarin wek navdêrê konkrêt bên pejirandin. Û, dema şêwazê a sor cuda tê bikaranı̂n, ew êdı̂ navdêr e û navdêrek ê konkrêt e (gul ), ê dêrê konkrêt bên êtgihı̂ştin. Ji ber ku ew bi wat’eya xwe ya navdêrı̂ bi navdêrê konkrêt va girêdayı̂ye û t’ên di nav tê’ksteke konkrêt da dikare weha bê têgihı̂ştin. Û di mı̂mnakên weke gul a sor da ya sor navdêrekı̂ konkrêt dide zaı̂nn — gul, ya ku çawanı̂ya xwe va sor e, zayenda mê û hejmar jı̂ yekane ye. Ango, gul a sor. Pêvajoyeke weha di zimanê r’ûssı̂ da jı̂ pêk hatye. Her çiqas di peyvebendên makdêrı̂ (attribute word combination) yên r’ûssı̂ da r’engdêr berı̂ navdêr tê danı̂n, dı̂sa jı̂ di van da pêvajoya mijara gotinê bi heman r’êê, lê bi cûr’ê xwe, dubare bûye. Ji bo ku di vê da bi bawerbin, em p’eyvebenda красная роза (krasnaya roza) vebijêrin (anlı̂zbikin). Wek ku me li jorê jı̂ gotibû, di p’eyvebenda r’ûsı̂ da, ya ku me li jorê anı̂bû, p’arı̂na -ая (aya) girêfterı̂ navdêr e (роза/r’oza) û jimar û zayenda wı̂ destnı̂şan dike. Hinekê bipirsin: “Eger wisa ye, lê çima ew p’arı̂n bi r’engdêran va têên gotin û nivı̂sandin textit(красная роза — krasnaya r’oza), û wek dawı̂ka wan p’eyvan tên têgihı̂ştin?” Di peyvebenda makdêrı̂ da, peyvên ku li ser bingeheke wat’eya makkirinê bi hev va tên girêdann, wek r’êza peyvan a hevgirtı̂ tên bilêvkirin û bi t’evayı̂ya xwe va wek yekı̂nı̂yekê tên p’ejirandin. Û di wê şirdana p’eyvan da peyvzêdayı̂ t’imê li dawı̂ya p’eyvan va pêk tê, ji ber ku hem bi bêhnekê va, bi hev r’a tên deranı̂n û navbera di nav xelekeên wê şi’rdanê da kurttir dibe. Hem jı̂ di nav yekı̂neya 155 wat’eyı̂ da ew p’arı̂nana, vê carê êdı̂ hem jı̂ r’engdêr (makdêr) têk’ilı̂dar dikin. Û li ser vê bingehê di p’eyvebendên makdêrı̂ da ew bi wan va tên gotin. Ev pêvejoya di zimanên din da jı̂ pêkhatye û ı̂ro jı̂ didome. Mı̂nak, di zimanê kurdı̂ da ji peyvebendên wek ber bi yekı̂/tiştekı̂ bergirêka berbi çêbuye, di zimanê ermenı̂ da jı̂-ji p’eyvebendên wek (dep i tun) bergirêka (depi) çê bûye (her weha wê hemberı̂ vê hevoka ermenı̂ bike: //depi ver sarn i ver, anveher zinvor!). Ji ber vê jı̂ ew p’arı̂nên mijara gotinê ı̂ro wek daçekên r’engdêrı̂ hatine p’ejirandin. Ev pêvejoyeke dengsazı̂ (fonêtı̂kı̂) ya giştı̂ ye, û mı̂nakên weha di her zimanekı̂ da dikarin r’astı̂ mirov bên. Mı̂nakeke vê pêvejoyê jı̂ çêbûna şêwazên r’engdêran ên ı̂ro ye di zimanê r’ûssı̂ da. ?êwazên r’engdêran ên ı̂ro di zimanê r’ûssı̂ da piştı̂ bi’kranı̂na wan a di p’eyvebendên makdêrı̂ da çêbûne. Di nav p’eyvebendên makdêrı̂ da r’engdêr bi navdêran r’a hatine bik’aranı̂n, ên ku bi p’eyv-p’arı̂nên t’aybet (ая, ое, ые) r’a t’evayı̂ hatine bik’aranı̂n. Van p’eyv-p’arı̂nan jı̂ zayend û jimara navdêr dane xuyan (красная роза//krasnaya r’oza; зеленое поле//zelyonoe pole; добрые отношения//dobrie otnosheniya). Di axavtina zarkı̂ (axavtina zarkı̂ jı̂ berı̂ ya nivı̂skı̂ hatye û bêt’ir dı̂namı̂k bûye) ji berekêva, çiqas çûye, nêı̂zki r’engdêr hatine gotin, ne ku nêzı̂kı̂ navdêran, yên ku ew girêfterı̂ wan in, û zayend û jimara wan didin xuyan. Û bi demê r’a ev p’arı̂nên zimanê r’ûssı̂ wek aﬀı̂ksên p’eyvhinêr ên r’engdêran hatine têgihı̂ştin, her çiqas t’u pêwendı̂ya wan bi wan r’a nı̂ne. Piştı̂ jevbijartin û nirxandina mı̂nakan, ên ku me li jorê anı̂bûn, mirov dikare bi bawer bibêje, ku ew p’arı̂n, ên ku di zimanê r’ûssı̂ da hesabkirine “afı̂k’sên”(daçek) p’eyvhinêr ên r’engdêran, zêderên makdêrı̂ bûne, jiber ku: a) — ew p’arı̂nan, her çiqas bi dawı̂ya r’engdêran va dibin, zayend û jimara navdêran didin xuyan û kevnemayı̂yên (arxaı̂zm) zêderên r’ûssı̂ya kevnar in; b) — dema bi r’engdêr r’a t’evayı̂ tên bikaranı̂n, ewan r’engdêr dikin navdêr û, dema tên xwendin, an gotin, ê guhdar, an êdı̂ ji kontêkstê dizane, k’a ew li şûna k’ı̂jan navdêrı̂ tên bik’aranı̂n, an jı̂ bi hişmendı̂ (logikı̂) benda p’eyhatina navdêr dimı̂ne. c) — r’engdêrên r’ûssı̂, dema di hevokê da bi lêkeran r’a tên bik’aranı̂n, dibin beşê kirebêjı̂ (lêker/predicate) ê navı̂ û bêyı̂ wan “afı̂k’san”(daçek) (-ая, -ый, -ое, -ые) tên bikaranı̂n. Mı̂nak: Он был чист и не винен — Ew paqij û bêguneh bû. 156 Наг и бос пойдешь в царстве небес — Tuyê tazı̂ û pêxas herı̂ p’adişahtı̂ya ası̂manan. Пес был уродлив и страшен — Se ebilû û bi xof bû. Он очень красив — Ew pir’ bedew e. Флаг так красен, что. . . (Al wisa sor e, ku. . . ) û yên din. Û di van hevokan da t’aybetmendı̂yên r’engdêr (zanı̂dana çawanı̂ya navdêr) hı̂ç piç’ekı̂ jı̂ lewaz nabe. d) — û, ya dawı̂yê, dertê holê, di r’ûssı̂ da ev p’arı̂nên ku dawı̂ya r’engdêr va zêde dibin, û ji wan r’a dibêjin daçekên r’engdêrı̂, ne paşdaçek in, ew zêderên makdêrı̂ (article indikatif ) bûne û bi şêwazên xwe yên dengı̂, wat’e û bingeha xwe va digihı̂jin zêderên makdêrı̂ yên zimanê k’urdı̂. Wek mı̂nak em zêderên herdu zimanan hemberı̂ hev bikin: zêderên makdêrı̂ yên zimanê k’urdı̂ zêderên makdêrı̂ yên zimanê r’ûssı̂ mêza: ya nêrza: yê bêhêl: *(ı̂) p’ir’jimar: yên/yêd -ая (aya) -ый/ий (ı̂y) -ое (oyê) -ые (ı̂yê) Ev t’enê di derbarê katêgorı̂yek a r’êzimanı̂ da bû. Lê çiqas p’eyvên bingehı̂n û katêgorı̂yên din hene, ên ku d yekşêwzı̂yên (analogie) wan di zimanên din ên hindewropı̂ da hene û benda lêger’ı̂nên xwe ne!? Ew jı̂ peyvên wisa, ên ku nikaribûn ji k’urdı̂ derbası̂ wan zimanan, an jı̂, ji wan zimanan derbası̂ k’urdı̂ bibûna! Di vı̂ warı̂ da mirov dikare gelek tiştên t’omerı̂ biger’e û bibı̂ne, yên ku dikaribûn paşer’oja me ya hindewropı̂ ya giştı̂ r’onı̂ bikira. Ji bo lêger’ı̂nên zanistı̂ yên r’ojên pêş me hebûna yekşêwazı̂yên peyvên bingehı̂n di zimanên r’ûssı̂ û k’urdı̂ da hêjayı̂yeke p’ir’ giranbiha ye. Û ya here girı̂ng jı̂ ew e, wek ku me li jorê jı̂ dabû zanı̂n, herdu gelan jı̂ nikaribûn wan p’eyvan ji hev hildin, ji ber ku welatên ku herdu gel lê dijı̂n, bi hezarên kı̂lomêtran ji hevdu dûr in. Û eger berı̂ dawı̂ya sedsala XVIII carekê — duduyan hinek yekı̂neyên leşkerı̂, yan lêkolı̂ner û mı̂ssı̂onêrên r’ûssı̂ r’astı̂ kurdan hatine jı̂, ew nikaribû bibûya bingeha p’evguhartinên bêjeyan. Ji bo vê p’êwendı̂yên p’ir’alı̂ û pir’şêwaz ên demdirêj pêwı̂st dikirin. Bi lêk’olinên dı̂rokı̂ misoger dibin, ku cı̂nartı̂ya erdnı̂garı̂ û têk’ilı̂yên r’ojane yên aktı̂v ên darayı̂, bazirganı̂, siyası̂ û çandı̂ bi dı̂rokı̂ di nav k’urd û r’ûssan da p’ir’ kêm û lewaz bûne. . . Têkilı̂yên 157 di navbera herdu gelan da dawı̂ya sedsala XVIII — destpêka sedsala XIX hinekı̂ ji cı̂ livyane, ew jı̂ nikaribûn bibûna bingehekê ji bo hebûna ewqas yekşêwazı̂yên zimanı̂. Û li vir, bi xwezayı̂ pirs dertê holê: “Lê ewqas yekşêwazı̂yên p’eyv û katêgorı̂yên r’êzimanı̂ yên hevp’ar û t’omerı̂ ji ku peyda bûn?” Lêk’olı̂nên himberhevkirinı̂- dı̂rokı̂ di warê zimanên hindewropı̂ da, yên ku heya naha pêk hatine, her weha diroka p’eydabûn, pêşvaçûn û li cı̂hanê belavbûna gelên hindewropı̂ û yekbûna binaxeyên zimanên wan dibin bingeh, ku mirov bersı̂va van û pirsên din bide. Îro êdı̂ mirov dikare bi bawer bibêje, ku herdu ziman ne tenê wek zimanên du gelên hindewropı̂ bingeha wan yek e. Û hebûna ewqas t’aybetmendı̂, yên ku ji bo herdu zimanan jı̂ t’omarı̂ ne, di derbarê wê da dibêjin, ku herdu ziman di nav vê malbata zimanan da demeke dı̂rokı̂ ya dirêj li ser yek bingehê pêşvaçûne. Lê dı̂sa jı̂ pirs dertên holê: — Ev bingeha çawa bûye?Lê ı̂ranı̂bûna k’urdı̂ û slavı̂bûna r’ûssı̂ li k’u man? — Di çi warên zimên da bingeha t’omerı̂ yek maye, û li ku ew ji hev cuda bûne? — Ew pêşveçûn, ên ku peyr’a hatine, li ser çi bingehê çê bûne? — Eger zimanê kurdı̂ ewqas yekşêwazı̂yı̂n xwe bi zimanên din ên hindewropı̂ yên ne ı̂ranı̂ r’a hene, ev tê wê wat’eyê, ku divê mirov hı̂n li ser cı̂yê k’urdı̂ di malbata zimanan a hindewropı̂ da serê xwe bêşı̂ne, an. . . ? Ev hemû jı̂ pirsên mijareke din a lêk’olı̂nên din in. Bersı̂va van û pirsên din jı̂ wê lêk’olı̂nên zanistı̂ yên zimanzanı̂yê yên berﬁretir bikaribin bidin. Û, bi xwezayı̂, pêkanı̂na lêger’ı̂nên zanistı̂ yên p’ir’alı̂ ji bo r’onı̂kirina vê pirsgirêkê mercekı̂ sereke ye. Beşekı̂ wan tiştan, ên ku divê dema pêş me da li ser wan lêger’ı̂n pêk bên, dikaribûn ew yekşêwazı̂yên peyvên bingehı̂n ên zimanên k’urdı̂ û r’ûssı̂ bûna, yên ku em pêşnı̂yarı̂ bala pisporan dikin. Em bi t’evayı̂ li wan binihêr’in. yên k’urdı̂ bav bê beran ber(-av) bilqı̂n 158 yên r’ûssı̂ батя (batya) без (bez) баран (baran) берег (bereg) бульканье/вулкан (bulkanie, vulkan) bira birû bit (bibitin) çar çax çêlek çima çors dar deh derı̂/ çvêr (bi zazakı̂) diryayı̂ dot dotin du ez (cı̂nave kesı̂ yê dêmê I) ga gotin (govtin) jin ji nûva jı̂yan kat K’awa kevir kit kuloç kurdi-kı̂ (bi zazakı̂) lı̂qı̂n mak meh (mange) mêş, moz mêş (a tiştekı̂/kesekı̂ girtin) (mirov ê) mêşindar mêşingeh tı̂r (û kevan) mişk na ne nig nizm/nimiz nû/nuh petin pênc qalbûn qaz брат (brat) брови (brovi) быть (bit) четыре (chetire) час (chas) теленок (telenok) почему (pochemu) черствый (chorstviy) дерево (derevo) десять (desyat) дверь (dver) дранный (dranniy) дочь (doch) доить (doit) два (dva) аз (az — cı̂navê kesı̂ yê dêmê I di slavı̂ya kevnar da) говядина (govyadina) говорить (govorit) жена/женщина (jena, jenshina) снова (snova) жизнь (jizn) → час (chas) ковать (kovat) камень (kamen) кот (kot) кулич (kluch) курдский (kurdskiy) ликовать (likovat) мать (mat) месяц (mesyats) муха (muxa) ց → мишень (mishen) ր тир (tir) мышь (mish) нет (net) не (ne) нога (noga) низкий (nizkiy) новый (noviy) печь (pech) пять (pyat) закаляться (zakolyatsya) гусь (gus) 159 qas qasik qul r’azan riz se(g) sê sêlav (< sêl + av) sol (bi zazakı̂) -stan (Kurdistan, gulistan) şeş şêst tenik tirs tı̂r (û kevan) toraq verg (bi zazakı̂) vir’ vı̂nı̂ten (bi zazakı̂) westyan xaşı̂l zanı̂n zewal(a darê) zirı̂çk (a çavan) zivistan час (chas) каска (kaska) укол, уколоть, колоть (ukol, ukolot, kolot) рожать (rojat) рис (ris) собака (sobaka) три (tri) сель (sel) соль (sol) стан (станица) (stan, stanitsa) шесть (shest) шестьдесят (shestdesyat) тонкий (tonkiy) трус (trus) тир (tir) творог (tvorog) волк (volk) врать (vrat) видеть (videt) уставать (ustavat) каша (xashil) знание (znanie) завалить/завал (zavalit, zaval) зрение, зрачок (zrenie, zrachok) зима (zima) R’êza van yekşêwazı̂yan mirovê bikaribe hê jı̂ bidomı̂ne. Em li vir her tenê li ser r’êze yekşêwazı̂yên k’urdı̂ û yên hinek zimanên din ên hindewropı̂ r’awestyan. Me di derbarê lêger’ı̂nên bingehên destpêkı̂ yên giştı̂ yên zimanên hindewropı̂ bi tomerı̂ anı̂n ziman. Her weha me r’êze cotên yekşêwazan ên zimanên kurdı̂ û r’ûssı̂ anı̂n. Lê hê çiqas ziman hene, yên ku benda lêger’ı̂n û lêk’olı̂nên zanistı̂ ne. Emê vı̂ k’arê xwe her tenê wek destpêkeke nû ya di vı̂ warı̂ da hesab bikin û hêvı̂dar in, ku ev mijara wê hêjayı̂ bala wan zimanzanan bibe, ên ku bi pirsgirêkên zimanzanı̂ya hindewropı̂ va mijûl dibin, û wê bibe bingeh ji bo gotebêja zanistı̂ û hevk’arı̂ya berhemdar di navbera pisporên vı̂ warı̂ da. *** Tiştekı̂ din jı̂, yê ku hêjayı̂ baldarı̂yê ye. Wek ku me li jorê jı̂ anı̂bû zimên, her çiqas welatên r’ûs û k’urdan bi hezarê kı̂lomêtran dûrı̂ hev in, dı̂sa jı̂ ewqas yekşêwazı̂yên p’eyv û 160 katêgorı̂yên r’êzimanı̂ di zimanên wan da hene. Wek ku zanyarê r’ûs yê vê dema me V. V. Makarênko dinivı̂se, di zimanên k’urdı̂ û r’ûssı̂ da zêdetirı̂ sê hezaran peyvên bingehı̂ yên t’omerı̂ hene.31 Lê, balk’êş e, hinek gelên herêmê û kurd bi hezarê salan cı̂narên hev bûne, heya di gelek waran da di nav hev da mane, zargotina wan a hevbeş di dı̂rokê da tê nası̂n, lê yekşêwazı̂yên peyv û katêgorı̂yên r’êzimanı̂ di nav zimanên wan da nı̂nin. Û, eger heya hinek t’omerı̂ hene jı̂, ew ji zimanekı̂ derbası̂ yê din bûne. Ev jı̂ bi serê xwe mijara lêger’ı̂neke din e. Lê li vir jı̂ ew tiş, ê ku mirov li ser biaxêve, heye, qe na li ser r’adeya seret’ayı̂ (li peynivı̂sarê binihêr’e, r’û. . . . ) Û, tiştekı̂ din ê balk’êş jı̂: ‘ronaydarê ermenı̂ yê mezin Xaçatûr Abovyan, dema di derbarê govenda k’urdı̂ da dinivı̂se, dibêje, ku ew mı̂na xorovod (govend) a r’ûsan e. Balkêş e, ne?! K’urd ji bo ermenı̂yan net’wek a xerı̂b nı̂nbûne, lê ronaydarê ermenı̂ govenda k’urdı̂ hemberı̂ govenda (xorovod) gelekı̂ din dike, ê ku bi hezaran kı̂lomêtra dûr dijı̂! Ev jı̂ aspêkteke din a nêzı̂kbênê ye ji bo lêger’ı̂nên bingehên destpêkı̂ yên zimanên hindewropı̂. Ji bilı̂ vê, zimanê k’urdı̂ û K’urdistanê r’êze nasnavên êt’nı̂kı̂ û erdnı̂garı̂ p’arastine. Û lêger’ı̂na wan jı̂ wê derfetên nû veke, ji bo naskirin û zanebûna paşer’oja dı̂rokı̂ ya me ya hindewropı̂ ya giştı̂: Di K’urdistanê da eşı̂ra bi navê tı̂rahı̂hey.32 . Di Afganistanê da zimanê tı̂rahı̂ heye, yê ku di’kev nav k’oma zimanan a hind —ı̂ranı̂ (zimanên dargı̂), ya ku digihı̂je şaxê zimanan ên hindı̂ (ên hindarı̂yı̂).33 31 Макаренко В. В. 1) Откуда пошла Русь. М., 2005. С. 114–117, 260– 280; 2) Ключи к дешифровке истории древней Европы и Азии. М., 2006. С. 20, 148, 155, 193–197 и др.; 3) У русского и курдского народов более трех тысяч родственных слов // Свободный Курдистан. 2006. № 6 (39). 32 Feqı̂ Huseyı̂n Saxnı̂ç. Şêxadı̂ // Laliş. 2004. № 21. P. 24–26. 33 1975. С. 294; Лингвистический энциклопедический словарь / Под ред. В. Н. Ярцевой и др. М., 2002. С. 127. 161 Di K’urdistanê da eşı̂ra bi navê sindı̂ heye. Di K’urdistanê da eşı̂ra bi navê alan heye. Di bakûrê K’urdistanê da herêma Dı̂gor’ heye Di herêma Sindh a Pakı̂stanê û herêmên Maxaraştra, Gûcarat û R’acastxa ên Hindistanê da gelê sı̂ndh dijı̂ (3,5 mln) û zimanê wı̂ jı̂ sı̂ndhı̂ ye.34 Di Osêtı̂yayê da jı̂ eşı̂ra alan heye.35 (Osêtı̂n jı̂ we k’urd gelekı̂ ı̂ranı̂ ne) Di heman Osetı̂yê da eşı̂ra bi navê dı̂gor’ heye.36 Dibêjin, ku Mêzopotamı̂ya colanga çêbûna gelên hindewropı̂ û şaristanı̂ya hindewropı̂ bûye. Îro k’urd û K’urdistan bi hebûna ziman, çanda net’ewı̂ û wan bingehên hindewropı̂ yên destpêkı̂ va, yên ku di zimanê k’urdı̂ da htine p’arastin, govenı̂ya vê didin. Her çiqas gelên hindewropı̂ li cı̂hanê belav bûne, lê di gelek hêjayı̂ û nirxên t’omerı̂ yên hevbeş da, ên ku wan bi xwe r’a birine, r’engê wan hatine guhartin, lê dı̂sa jı̂ gelek şopên bingehên wan ên destpêkı̂ di mak — welatê wan ê dı̂rokı̂ da mane. Û şopên van hemûyan jı̂ divê di nav k’urd û K’urdistanê da biger’in. Ev jı̂ di nava hindewropı̂zanı̂ya giştı̂ da ji bo lêk’olı̂n û lêger’ı̂ên vı̂ warı̂ bi serê xwe bingeheke girı̂ng a zinistı̂ ye. Di derbarê p’êwendı̂yên dı̂rokı̂ û çandı̂ di navbera k’urd û ermenı̂yan da t’êra xwe hatye nivı̂sandin. Li ser vê mijarê, bi t’aybetı̂ jı̂ di serdema sovêtı̂ da, gelek gotar hatine weşandin, konfêransên zanistı̂ hatine pêkanı̂n, p’irtûkên cuda-cauda r’onayı̂ dı̂tine û heya t’êza doktirı̂ hatine p’arastin. Dibe ku, di herêmê da mirov p’ir’ kêm bikaribe du gelên wisa nav bike, yên ku bi hezarsalan cı̂narên hev bûne û ewqas tiştên 34 Там же. С. 273; Там же. C. 178–179 и 445. К. Г. Кто мы родом: осетины или аланы. Владикавказ, 2000. С. 4, 36–39, 41–43; Осетия: Историко-этнографический справочник / Сост. В. А. Торчинов, М. Ш. Кисиев СПб.; Владикавказ, 1998. С. 8; Калоев Б. А. Осетинские историко-этнографические этюды. М., 1999. С. 4–5. 36 См.: сн. 35. 35 Созаев 162 wan ên hevbeş hene. Heya di dı̂rokê da têgehên wisa tên zanı̂n, ên wek: zargotina k’urd û ermenı̂yan, stranên k’urd û ermenı̂yan, dı̂lanên k’urd û ermenı̂yan. Gelek syûjêyên (t’êma) k’urdı̂ k’etine bingeha afrandinên nivı̂sk’arên ermenı̂ (Raﬀı̂, Sı̂ras, K’oçar, ?ı̂raz û yên din). Hraçya K’oçar serhtı̂yên (ç’ı̂r’ok) xwe yên yekem bi t’êmayênk’urdı̂ nivı̂sye. Kompozı̂torên mezin ên ermenı̂ (Komı̂tas, Xaçatûryan û yên din). Lê heç’eyê sazbendı̂ya ermenı̂ dawı̂ya sedsala XIX di Bêr’lı̂nê da nivı̂sa xwe ya dı̂plomı̂ bi têma sazbendı̂ya k’urdı̂ p’arastye. Wêneger, derhinêr, sı̂nemager. . . hemûyan nav nakı̂. Û ı̂ro jı̂ ermenı̂ û k’urd cı̂nartı̂ya hev dikin, û ne t’enê di Ermenı̂stanê da. . . Lê di derbarê p’êwendı̂yên zimanı̂ yên di navbera k’urd û ermenı̂yan da tiştek nı̂ne, ku mirov bikaribe ser biaxive. Dibe ku mirov bikaribûya di derbarê p’êwenı̂dyên weha da r’êze nivı̂sên hêja û girı̂ng amade bikira, xazma, dema di p’irtûkxaneyên zanistı̂ da di derbarê zimanê ermenê da ji hêla lêger’ı̂nên hemberhevkirinı̂-dı̂rokı̂ va ewqas p’irtûk. Û li her cı̂yan ew nêı̂’rn serdest e, ku li ser pêşveçûna zimanê ermenı̂ bandora zimanên ı̂ranı̂ p’ir’ mezin e, ku ı̂ro di zimanê ermenı̂ da bi hezaran p’eyvên bingehı̂n hene, yên ku ji zimanên ı̂ranı̂, bi t’aybetı̂ jı̂ ji p’ehlevı̂ (farsı̂ya navı̂n), hatine hildan. Lê di nav çarçoveya vê nivı̂sê da, ji bo pisporan em t’enê parallêlên hinek peyvan ên di herdu zimanan da pêşkêşbikin û hinek agahı̂yên destpêkı̂ di derbarê wan da bidin: yên k’urdı̂ yên ermenı̂ yê r’eng yê r’ewan ya dê (слово, в значении pı̂redı̂) ç’epik zêp birinc(в мидийском: brı̂ndz ) piştovan hesper’êz ga freparak fermandar Frat (< Yê Frat) parzûn (parzinandin, tûrparzk) (erang) (Erewan) (tade — диалектное) (cap’) (cep’) (brinj) (paštpan) (aspsrez) (kov) (hraparak) (hramanatar) (Ep’rat) (parz- в значении «ясный, чистий») (hγi — беременная) (hreštak) (berx/golik a) hilı̂ frêştê 163 lawik çors êzdı̂ (ê ezdaı̂< yê ez dayı̂) bira < (yê bira < yê birader< lê birader) (lamuk) (čor) //as tvac — в значении курдского слова ez dayı̂) (eγbayr37 < el brayr ; ср. также: Felestin — Paγestin, ﬁl — piγ, hli — hγi и другие. < el brayr < el brader < le brader) 37 Ev p’eyva di ermenı̂ da wek: exbayr//eγbayr tê bilêvkirin; l-ê hindewropı̂ di ermenı̂ da dibe γ(ï), her weha hembı̂er hev bike: FelestinPaγestin, ﬁl — piγ, hli-hγi û êyn din. 164 РЕЗЮМЕ Summary GRAMMATICAL CATEGORIES OF A NOUN AND THE INDO-EUROPEAN SUBSTRATUM IN THE KURDISH LANGUAGE The present work considers three ranges of questions that deal with grammatical peculiarities and analogies in Kurdish and other Indo-European languages. The ﬁrst range of questions deals with gender and number expression of the nouns in the modern Kurdish language. The second one deals with the existence of the neutral gender in the Old Kurdish language. And the third range of question deals with two groups of main analogies in Kurdish and other IndoEuropean languages. Kurdish being one of the languages of the Iranian group of the Indo-European family has a peculiar semantic and grammatical structure that on the one hand distinguishes it from other Iranian languages and on the other hand points at its Indo-European origin. This makes it so attractive for the scientiﬁc research. One of the questions of the particular features of the Kurdish grammar that concerns the author is the so called system of “the isaphet indices” or just “isaphets”, which in Iranian philology are believed to be the forms of expression of genitive case. The author studies diﬀerent forms of words-particles, the so called “isaphet indices”, which in one’s time were brought into the Kurdish grammar from the Persian grammar. While studying the history of their origin and development in the language, the author makes a conclusion that we need to take an approach that is diﬀerent from the generally accepted one. The questions are brought up in the present scientiﬁc work, and therefore the scientiﬁcally based answers are given to them: after all, possessive-genitive and attributive relations in the attributive 165 word-combinations in Kurdish are expressed not by “isaphets”, but by the noun objective case and the adjective correspondingly, or the other parts of speech used as an attribute?! If that is true, what is “isaphet” then? How does the so called “theory of isaphets” agree with the essence of the internal language laws? And in general, is it correct to call these words-particles in Kurdish grammar “isaphets” and to characterize them as such? After all the word “isaphet” comes from the Arabic word esaphe/esaphet ( ). In the Persian grammar the word I or I index denotes the unstressed grammatical index “e” which expresses the attributive tense relation. This index is even perceived as the form of the genitive case. After making historical-linguistic excursus and exploring the facts of the Kurdish language using the comparative-historical method, the author of the book gives a comprehensive analysis of those forms, which express grammatical categories of gender and number of Kurdish nouns, and raises a question “What are those words-particles that the linguists specialized in Iranian philology used to call isaphets?” And on the grounds of the results of the scientiﬁc research, he makes the following conclusions. Possessive-genitive and attributive relations in the attributive word-combinations in Kurdish are expressed not by “isaphets”, but by the noun objective case and the adjective correspondingly, or the other parts of speech used as an attribute. In Kurdish, words-particles ya, yê, yêd/yên, which in the studies of Kurdish are still considered “relative pronouns” are in fact deﬁnite articles and express gender, number and distinctness of nouns. Particles that are called “isaphets” of diﬀerent series are the phonetic manifestations of those articles. Depending on the syntactical situation and on the function of the noun, they can take postpositional or prepositional position. In these cases, depending on the position regarding the noun, these articles may be phonetically modiﬁed in certain dialects in spoken language. The sphere of use of deﬁnite articles in Kurdish is rather broad. Probably, just like the grammatical system of the Kurdish language in general, this grammatical category in the morphological noun system needs in-depth study. This general study could become the basis for demonstration of all aspects of the Kurdish language on the whole and its grammatical peculiarities in particular. The book also talks about the place of deﬁnite articles in the 166 parts of speech system and their practical meaning. It also gives the descriptive analysis of diﬀerent types of attributive word-combinations. Thereupon the book gives the description of deﬁnite articles in the Kurdish language and their forms in diﬀerent textual situations. The attributive word-combinations, in which the nouns with these articles are mostly used, are also given the grammatical analysis. The questions of spelling and orthoepy of deﬁnite articles are also touched upon. In his studies of deﬁnite articles, the author pays attention to the fact that in Kurdish there also exists another particle, which in its character, its function and its role in word-combinations is similar to deﬁnite articles which, as it was mentioned earlier, are usually called “isaphets” in the studies of Iranian. This particle is ı̂. And the linguists — experts mention this particle, as well as word-combinations where it is used, only ﬂeetingly and occasionally. Very often this index is identiﬁed with phonetic variation of the deﬁnite article of masculine singular ê, which in some cases turns into ı̂. However, nothing is said separately and in detail about the particle ı̂, about its sphere of use, its peculiarities, and, which is very important, about its own meaning. That is why so many important questions concerned with this particle are still open: what kind of lexical form is the particle ı̂ in the Kurdish language? what kind of connection is there between this particle and deﬁnite articles, which in the Kurdish studies are usually called “isaphet indices”? what role does this particle play in the Kurdish language? what are the particular features that word-combinations using this particle have? To answer this and other questions, the author begins its research with the sphere of use, the function and the lexical characteristics of this particle in the Kurdish language. After completing a thorough linguistic study, he comes to the conclusion that the particle ı̂, which is used today only in word-combinations such as nêzı̂k ı̂ yek/ti?ştekı̂ and combines with words-non-nouns (since they are neutral from the number and gender perspective), is an archaism of the article of neutral gender in the Old Kurdish language. And since the deﬁnite article of masculine gender ê in cer- 167 tain areas of spoken language was pronounced as ı̂ in the course of time, and this process at some historical point became a tendency, the diﬀerence between the masculine and neutral articles gradually disappeared. And so the diﬀerentiation of neutral gender does not exist in the Kurdish language any more. This way, the names of neutral gender gradually cross over to the nouns of masculine gender, and the period of neutral gender of nouns comes to an end in the Kurdish language. The fact that in the southern dialect of the Kurdish language (Sorani) the grammatical category of gender gradually died out, serves as another evidence of that. Today this dialect has only one ı̂, which does not distinguish grammatical gender. The many-sided investigation of the facts of the Kurdish language in the context of the historical — comparative study of the Indo-European languages, gives the author the scientiﬁc grounds to believe that the old forms of deﬁnite articles in the form of archaisms still exist in the Modern Kurdish language. He also believes that these particles in their form and lexical meaning are either identical or close to deﬁnite articles of other Indo-European languages. These are words-particles lê, la, lê, and their forms of vocative case lo!, lê!, lo!, that used to be deﬁnite articles in the Old Kurdish. And the hypothetical supposition about the origin of these articles and their assumed analogies in other Indo-European languages, as well as the thorough research in this ﬁeld were not done in vain. Very soon the author had the scientiﬁcally based suppositions about the analogy of the modern forms of deﬁnite articles (yê, ya, yên/yêd ) of the Kurdish language in Russian, with some phonetic changes. These articles in the Russian language underwent such a historical word-changing process, that it is diﬃcult to understand the essence of these changes at once. The author began his study of deﬁnite articles in the Kurdish language mentioned above with attributive word-combinations. This way he deﬁned their true lexical meaning, their role in the language and ﬁnally their place in the language system. He chooses the same approach in the study of the facts of the Russian language. In such a way the similarities of adjective systems of both languages were discovered. And the most important thing that was discovered was the “existence” of gender, number and declension of adjectives in the Kurdish and Russian grammars. And besides that, the essence 168 of forms of those particles that in Russian are customarily called adjective aﬃxes (adjectivised aﬃxes) was discovered. As we know, it is believed in the Russian grammar that these aﬃxes show gender and number of adjectives (?!). Besides, in the same grammar they say that adjectives are declined. At this point the author raises a question: how are gender and number connected to adjectives? After all, gender and number, being grammatical categories, belong to the noun! We can say the same thing about declension as grammatical category! If gender, number and declension are grammatical categories, peculiar to the noun, how can adjectives be declined or have gender and number? Doesn’t this contradict the general logic of scientiﬁc grammar? In many languages to express gender and number of nouns they have auxiliary words that, as it is adopted in linguistics, are called articles. But it turns out that in the Kurdish and Russian languages, adjectives similar to nouns can be declined and have gender and number! If we approach this question in accordance with the internal language laws, it should not be like that! If it is perceived in this way, then something is wrong!.. This and much more is discussed in detail in the appendix in English, pages 110–137. Tomerrı̂kirin T’AYBETMENDÎYÊN R’ÊZIMANÎ YÊN NAVDÊR Û BINGEHÊN DESTPÊKÎ YÊN MAK-ZIMANÊ HINDEWROPÎ DI K’URDÎDA Di vê p’irtûkê da sê govekên pirsên di derbarê t’aybetmendı̂yên r’êzimanı̂ û yekşêwazı̂yan ên di k’urdı̂ û zimanên din ên hindewropı̂ da tên nirxandin. Goveka yekem di derbarê hêmanên (p’ergal) zanı̂dana zayend û hejimara navdêr ên di k’urdı̂ya ı̂ro da ye. Goveka duyem di derbarê hebûna zayenda navı̂n (bêhêl) a navdêran e di k’urdı̂ya kevnar da. Û goveka sêyem jı̂ di derbarê du k’omên yekşêwazı̂yên bingehı̂n e di k’urdı̂ û zimanên hindewropı̂ yên din da. K’urdı̂, wek yek ji zimanên k’oma ı̂ranı̂ ya malbata zimanan a hindewropı̂, sazı̂ya xwe ya bêjeyı̂ (sêmantı̂kı̂) û r’êzimanı̂ ya 169 xwedı̂ şêwazên t’aybetı̂ heye, a ku ji hêlekê va wı̂ ji zimanên din ên ı̂ranı̂ cuda dike, lê, ji hêla din va, jêdera wı̂ ya hindewropı̂ ya giştı̂ destnı̂şan dike. Bi vê jı̂ hema ew ji bo lêger’ı̂nên zanistı̂ balk’êş e. Yek ji pirsên t’aybetı̂yên r’êzimana k’urdı̂, ya ku li bal xudanê p’irtûkê gumanan derdixe holê, ew, wa gotı̂, sazı̂ya “şanekên ı̂zafêtı̂” yan “ı̂zafêtan” e. Ev navê van p’arı̂nan jı̂ di dema xwe da ji r’êzimana farsı̂ derbazı̂ ya k’urdı̂ kirine. Di ı̂ranı̂zanı̂yê da ew herweha wek şêwazên tewanga zayendı̂ hatine p’ejirandin. Xudanê p’irtûkê şêwazên cuda yên wan p’eyv-p’arı̂nan, lêdik’olı̂ne. Piştı̂ lêger’ı̂nên dı̂roka çêbûn û pêşk’etina wan a di zimên da, ew tê ser wê nêr’ı̂nê, ku divê bi awayekı̂ din nêzı̂kı̂ wê dı̂tinê bibin, ya ku ji hêla hemûyan va tê pejirandin. Di vê p’irtûka zanistı̂ da pirs tên danı̂n û anegorı̂ wan jı̂ bersı̂vên wan tên dayı̂n: ma ne di p’eyvebendên makdêrı̂ yên zimanê k’urdı̂ da p’êwendı̂yên zayendı̂ û makdêrı̂ ne ku “ı̂zafêt”, lê tewanga mêlberı̂ (zayendı̂) û r’engdêr an jı̂ beşên axavtinê ên din, ên ku wek makdêr tên bik’aranı̂n, didin xuyan!? Eger ew wisa ye, wê demê “ı̂zafêt” çi ye? Ew t’êorı̂, ya ku jê r’a “ya ı̂zafêtı̂” tê gotin, çiqası̂ anegorı̂ eyı̂tı̂ya (t’aybetı̂ya) zimên a hindur’ı̂n e? Û bi giştı̂ çiqası̂ r’ast e, ku ev p’eyv-p’arı̂nana di r’êzimana k’urdı̂ da wek “ı̂zafêt” tên navkirin û li ser wê bingehê jı̂ tên nirxandin? Ma ne “ı̂zafêt” ji p’eyva erebı̂ ya “êzafê/êzafet” ( ) tê. Bi p’eyva ı̂zafêt an “şaneka ı̂zafêtı̂” di r’êzimana farsı̂ da şaneka r’êrzimanı̂ “ê” ya bê kirp tê navkirin, ya ku ji bo zanı̂dana p’êwendı̂yên makdêrı̂ yên navan tê bik’aranı̂n. Ev şanek, her weha, wek şêwazê tewanga zayendı̂ tê p’ejirandin. Piştı̂ r’êger’ı̂neke (êk’skûrs) dı̂rokı̂-zimanzanı̂ û lêk’olı̂nên matêrı̂alên zimanê k’urdı̂ li ser bingeha mêt’oda dı̂rokı̂-hemberhevkirinı̂, xudanê p’irtûkê nirxandina t’aybetı̂yên wan şêwazan pêk tı̂ne, yên ku zayend û hejimara navdêran didin xuyan, û pirsê datı̂ne: “Lê ew p’eyv-p’arı̂nan çi ne, yên ku ı̂ranı̂zan — zimanzanan di dema xwe da ı̂zafêt navkirine?” Û li ser bingeha destanı̂nên lêger’ı̂nên zanistı̂ ew dı̂tinên zanistı̂ r’adixe holê: Di p’eyvebendên makdêrı̂ yên zimanê k’urdı̂ da p’êwendı̂yên zayendı̂ û makdêrı̂ ne ku “ı̂zafêt”, lê tewanga mêlberı̂ ya navdêr û r’engdêr an beşên axavtinê yên din didin xuyan, ên ku wek makdêr hatine bikaranı̂n; Di zimanê k’urdı̂ da peyv — p’arı̂nên ya, yê, yêd/yên, ên ku di wêjeya k’urdzanı̂yê da heya naha jı̂ “cı̂navên p’êwendı̂” tên hesa- 170 bandin, di r’astı̂ya xwe da zêderên (artı̂kl) makdêrı̂ ne û zayend, hejmar û makdêrı̂ya navdêran didin xuyan; Ew p’arı̂n, ên ku wek “ı̂zafêtên” k’omên (sêrı̂ya) cuda tên navkirin, şêwazên dengsazı̂ yên wan zêderan in. Anegorı̂ navdorên r’êzhûnanı̂ (sı̂ntaksı̂sı̂) û anegorı̂ wê p’eywirê, ya ku navdêr pêk tı̂ne, ewana dikarin an pêşı̂ya p’eyvê, an jı̂ piştı̂ wê bên danı̂n. Di demên weha da, k’a ewê di hevokê da li pêşı̂ya p’eyvê, an li piştı̂ wê bên danı̂n, di axavtina zarkı̂ da dikare di sazı̂ya wan a dengsazı̂ da guhar’tin pêk bên. Goveka zêderên makdêrı̂ di zimanê k’urdı̂ da pir’ berﬁreh e. Dibe ku, wek ku hemû sazı̂ya r’êzimanı̂ ya k’urdı̂, wisa jı̂ ew katêgorı̂ya r’êzimanı̂ di nav sı̂stêma p’eyfsazı̂ ya navdêr a giştı̂ da pêdivı̂ya wê bi lêger’ı̂neke k’ûr û berﬁreh heye. Lêger’ı̂neke weha ya heralı̂ dikaribû bibe bingeh ji bo r’avekirina hemû hêlên sazı̂ya zimanzanı̂ ya zimanê k’urdı̂ bi giştı̂, û bi t’aybetı̂ jı̂ t’aybetmendı̂ya wı̂ ya r’êzimanı̂. Di p’irtûkê da her weha li ser cı̂yê zêderên makdêrı̂ di sazı̂ya beşên axavtinê û bik’aranı̂na wan a di hevokê da tê r’awestandin. Û r’avekirina pêşdarı̂ ya şêwazên cuda yên p’eyvebendên makdêrı̂ tê pêkanı̂n. Û li ser vê bingehê t’aybetı̂yên zêderên makdêrı̂ yên zimanê k’urdı̂ û şêwazên wan tên r’avekirin, ên ku di r’ewşên r’êzhûnanı̂ yên cuda da dertên holê. Her weha ew p’eyvebend, di k1ı̂janan da navdêr bi wan zêderan r’a t’evayı̂ zêdetir tên bik’aranı̂n, bi r’êzimanı̂ tên vebijartin (analı̂zkirin). Her weha pirsên r’astaxavtin û r’astnivı̂sandina zêderên makdêrı̂ têne nirxandin. Di pêvejoya lêger’ı̂na sazı̂ya navdêrên makdêrı̂ yên zimanê k’urdı̂ da p’arı̂neke din jı̂ bala xudanê p’irtûêk dik’işı̂ne ser xwe, ya ku bi t’aybetı̂yên xwe, p’eywir û r’ola xwe va mı̂na zêderên makdêrı̂ ye, yên, wek ku li jorê jı̂ hate gotin, di wêjeya ı̂ranı̂zanı̂yê da ı̂zafêt tên navkirin. Ew p’arı̂na ı̂ ye. Û pispor — zimanzanan di derbarê vê p’arı̂nê û wan p’eyvebendan da, yên ku di wan da ew tê bik’aranı̂n, dem bi dem hema wisa, nav gotinên xwe r’a bi bı̂ranı̂ne. P’ir’ê caran ew p’arı̂n wek şêwazê zêdera zayenda nêr a hejmara yekane ê nrxandine, ya ku di hinek cı̂yan da wek ı̂ tê gotin û nivı̂sandin. Lêbes, di derbarê p’arı̂na ı̂ û warê bik’aranı̂n, taybetı̂ û, ya ku p’ir’ girı̂ng e, di derbarê wat’eya wê bi xwe da cuda û bi hûrgilı̂ t’u tiştek nehatye gotin. Ji ber wê jı̂ heya naha gelek pirsên girı̂ng, ên ku girêfterı̂ vê p’arı̂nê ne, vekirı̂ û bê bersı̂v mane: 171 — di zimanê k’urdı̂ da p’arı̂na ı̂ çi şêwazeke bêjeyı̂ ye? — di navbera vê p’arı̂nê û zêderên makdêrı̂ da, yên ku di wêjeya k’urdzanı̂yê da wek “şanekên ı̂zafêtı̂” tên navkirin, çi p’êwendı̂ heye? — ev p’arı̂na di zimanê k’urdı̂ da çi r’olê dilı̂ze? — ew p’eyvebendan, ên k’u di wan da ev p’arı̂n tên bik’aranı̂n, xwedı̂ çi t’aybetı̂yan in? Ji bo bersı̂va van û pirsên din bê dayı̂n, xudanê p’irtûkê lêger’ı̂nên xwe ji war û wat’eya bik’aranı̂na vê p’arı̂nê û taybetı̂yên wê yên bêjeyı̂ destpêdike. Piştı̂ pêkanı̂na lêger’ı̂nên zimanzanı̂ yên p’ir’alı̂ ew tê ser wê nêr’ı̂nê, ku p’arı̂na ı̂, ya ku ı̂ro t’enê di p’eyvebendên wek nêzı̂k ı̂ yekı̂ /ti?ştekı̂ da bi p’eyvên ne navdêr r’a tên bik’aranı̂n, yên ku ji hêla zayend û jimarê va bêt’eref in. Ev p’arı̂n kevnemaya (arxaı̂zm) zêdera zayenda navı̂n a di k’urdı̂ya kevnar da ye. Û ji ber ku bi demê r’a zêdera makdêrı̂ ya zayenda nêrza ê di hinek warên axavtina zarkı̂ da wek ı̂ tê bilêvkirin, û ev pêvajo di serdemeke dı̂rokı̂ da dibe mêla pêşveçûnê, cudayı̂ya di navbera zêderên zayendên nêrza û navı̂n da windadibe. Û bi wê r’a cudakirina zayenda navı̂n di zimanê k’urdı̂ da êdı̂ namı̂ne. Bi wı̂ awahı̂, navên zayenda navı̂n derbazı̂ nav r’êza navdêrên zayenda nêrza dibin, û bi demê r’a serdema hebûna navdêran zayenda navı̂n di zimanê k’urdı̂ da bidawı̂ dibe. Di derbarê wê da govenı̂yek jı̂ ew e, ku di zaravê k’urdı̂ yê soranı̂ (kurmancı̂ya jêrı̂n) da bi demê r’a cudakirina katêgorı̂ya zayenda r’êzimanı̂ winda dibe, û ı̂ro di vı̂ zaravı̂ da t’enê zêdera makdêrı̂ ya ı̂ heye, ya ku ji hêla zayendê va bêt’eref e. Vebijartina matêrı̂alên k’urdı̂ di nav çarç’oveya lêger’ı̂na dı̂rokı̂hemberhevkirinı̂ ya zimanên hindewropı̂ da ji bo wê dı̂tina xudanê p’irtûkê dibin bingeh, ku di k’urdı̂ya ı̂ro da r’êze p’arı̂n hene, yên ku wek kevnemayı̂ên (arxaı̂zm) şêwazên zêderên kevnar hatine parastin. Ku ev p’arı̂nan bi şêwazê xwe yê dengsazı̂yê û wat’eya xwe ya bêjeyı̂ va wek an mı̂na zêderên makdêrı̂ yên r’êze zimanên din ên hindewropı̂ ne. Ew p’eyv — p’arı̂nên lê, la, lê û şêwazên wan ên tewanga bangı̂nı̂yê — lo!, lê! , lo! ne, êyn ku di k’urdı̂ya kevnar da zêderên makdêrı̂ bûne. Û dı̂tinên di derbêar çêbûna van zêderan û hebûna yekşêwazı̂yên wan di zimanên din ên hindewropı̂ da, her weha lêg’er’ı̂nên p’ir’alı̂ yên di vı̂ warı̂ da bê encam derbaz nabin. Zûtirekê li bal xodanê p’irtûêkê dı̂tina bi zanistı̂ misoger çêdibe, ku yekşêwazı̂yên ı̂ro yên zêderên makdêrı̂ yên zimanê k’urdı̂ (ya, yê, yêd/yên), bi guh’artinên dengsazı̂ yên p’ir’ biç’ûk va di r’ûssı̂ da hene. Ev zêderana di zimanê 172 r’ûssı̂ da r’êyeke p’eyvguhêr’ı̂yê ya dı̂rokı̂ ya wisa derbazbûne, ku mirov dijwar bikaribe eyı̂tya wan guhar’tinan têbigihı̂je. Lêger’ı̂nên zêderên makdêrı̂ yên zimanê k’urdı̂ xudanê p’irtûêkê ji p’eyvebendên makdêrı̂ destpêdike. Bi wı̂ awayı̂ wı̂ wat’eya wan a bêjeyı̂ ya r’ast, r’ola wan di zimên da û, dawı̂ya dawı̂yê, cı̂yê wan ê r’ast di sazı̂ya zimên da r’avedike. Ew heman r’êê ji bo lêger’ı̂na matêı̂ralên zimanê r’ûssı̂ jı̂ hildibijêre. Û bi wı̂ awayı̂ hemû yekşêwazı̂ya sazı̂ya r’engdêrên herdu zimanan vedibe. Lê ya here sereke, “hebûna” zayend, hejmar û tewanga r’engdêran e- di r’êzimanên k’urdı̂ û r’ûssı̂ da. Û, ji bilê vê, t’aybetı̂yên şêwazên wan p’arı̂nan tên r’avekirin, ên ku di r’êzimana r’ûssı̂ da wek daçekên (aﬀı̂k’s) r’engdêran tên navkirin. Di r’êzimana r’ûssı̂ da her weha hatye p’ejirandin, ku ev daçekana zayend û hejmara r’engdêran didin xuyan (?!). Ji bilê vê, di heman r’zimanê da tê gotin, ku r’engdêr tên tewangdin. Û li vir destxweda di serê xudanê p’irtûkê da pirs dertên pêş: çi p’êwendı̂ya zayend û hejmarê bi r’engdêr r’a heye? Ma ne zayend û hejmar, wek t’aybetmendı̂yên r’êzimanı̂, têk’ilı̂ navdêr in? Heman tiştı̂ mirov dikare di derbarê tewangê da, wek t’aybetmendı̂ya r’êzimanı̂, bibêje! Eger zayend, hejmar û tewang t’aybetmendı̂yên r’êzimanı̂ yên navdêr in, wê demê r’engdêr çawa dikarin bitewangin û zayend û hejmara wan hebin? Gelo ev ne dijı̂ hişmendı̂ya r’êzimana zanistı̂ ye? Li gelek zimanan da, ji bo ku zayend û hejmara navdêran bidin zanı̂dan, p’eyvên alêk’ar hene, yên ku, wek ku di zimanzanı̂yê da hatye p’ejirandin, zêder (artı̂kl) tên navkirin. Lê dertê, ku hem di zimanê k’urdı̂, hem jı̂ di zimanê r’ûssı̂ da r’engdêr wek navdêran tên tewangdin û zayend û hejmara wan hene!? Eger anegorı̂ r’êzikên zimên ên hindur’ı̂n nêzı̂kı̂ pirsê bibin, wê demê divê wisa nı̂nbûya. Eger ew wisa tê p’ejirandin, wê demê li vir tiştek ne wisa ye! Di derbarê vê û gelek tiştên din da bi hûrgilı̂ — di serzêdayı̂ya bi zimanê k’urdı̂ da, r’û 137–163 (Pêvek). 173 ОГЛАВЛЕНИЕ Введение. И все началось с чужеродного «изафетного показателя». . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . История вопроса . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 5 9 Р а з д е л I. Грамматические средства, выражающие род и число существительного в курдском языке . . . . . . . . . 15 Р а з д е л II. О существовании среднего рода существительных в древнекурдском языке (А утеряны ли полностью следы среднего рода существительного в курдском языке? ) . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 49 Р а з д е л III. Общеиндоевропейский субстрат в курдском языке . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 77 Послесловие . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 104 Литература . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 106 Приложения . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Приложение 1. Initial Indo-European Stems in the Kurdish Language (Appendix). . . . . . . . . . . . . . . Приложение 2. Bingehên Destpêkı̂ Yên Hemhindewropı̂ Di Zimanê K’urdı̂da (Pêvek) . . . . . . . . . . Резюме . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Summary. Grammatical Categories of a Noun and the Indo-European Substratum in the Kurdish Language . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Tomerrı̂kirin. T’aybetmendı̂yên R’êzimanı̂ Yên Navdêr û Bingehên Destpêkı̂ Yên Mak-Zimanê Hindewropı̂ Di K’urdı̂da . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 110 174 — 138 165 — 169 Научное издание Мамоян Азиз Джавоевич ГРАММАТИЧЕСКИЕ КАТЕГОРИИ СУЩЕСТВИТЕЛЬНОГО И ОСНОВЫ ИНДОЕВРОПЕЙСКОГО ПРАЯЗЫКА В КУРДСКОМ Историко-сопоставительное исследование в общеиндоевропейском контексте Редактор Л. А. Карпова Художественный редактор Е. И. Егорова Обложка художника Е. А. Соловьевой Подписано в печать 03.12.2007. Формат 84 × 1081 /32 . Печать офсетная. Усл. печ. л. 9,24. Тираж 600 экз. Заказ № 618 Издательство СПбГУ. 199004, Санкт-Петербург, 6-я линия В. О., д. 11/21. Тел. (812)328-96-17; факс (812)328-44-22 E-mail: editor@unipress.ru www.unipress.ru По вопросам реализации обращаться по адресу: С.-Петербург, 6-я линия В. О., д. 11/21, к. 21 Телефоны: 328-77-63, 325-31-76 E-mail: post@unipress.ru Типография Издательства СПбГУ 199061, С.-Петербург, Средний пр., 41

RELATED PAPERS

RELATED TOPICS

Log In

ГРАММАТИЧЕСКИЕ КАТЕГОРИИ СУЩЕСТВИТЕЛЬНОГО И ОСНОВЫ ИНДОЕВРОПЕЙСКОГО ПРАЯЗЫКА В КУРДСКУОМ.pdf

ГРАММАТИЧЕСКИЕ КАТЕГОРИИ СУЩЕСТВИТЕЛЬНОГО И ОСНОВЫ ИНДОЕВРОПЕЙСКОГО ПРАЯЗЫКА В КУРДСКУОМ.pdf

Related Papers

RELATED PAPERS

RELATED TOPICS